Холодная рука в моей руке

– Да, как будто уже миновало сорок лет, – заметил муж Морин. – Но не позволяйте мне философствовать. Возможно, причина моей склонности к философии состоит исключительно в том, что я сам не сумел добиться большого успеха. Кстати, почему вы называете его мистер Миллар?

Я понимал, что уважительное отношение к Миллару может раздражать воспитанника Хэрроу. Но ответ, пришедший мне в голову под влиянием момента, оказался весьма удачным.

– Пытаюсь связать его с остальным миром. Ему это необходимо.

– Понятно, – кивнул муж Морин. – Я должен подумать над тем, что узнал от вас. У меня никогда не было сомнений в том, что старина Миллар – абсолютное ничтожество. Полагаю, именно по этой причине я старался держаться от него подальше. Разумеется, сейчас у нас нет возможности переехать. Знаете ли, порой материальные факторы перевешивают нематериальные. Так что простите, что не предлагаю составить вам компанию, вместе ожидая продолжения парада неведомых ужасов. – Выражение его лица несколько изменилось. – Вы ведь простите меня, правда? Начнем с того, что я не могу оставить детей одних и не могу взять их с собой.

– Что вы, я об этом и не думал, – сказал я; это было чистой правдой.

– Если вам придется с криком нестись по лестнице вниз, не задумываясь, стучите ко мне. Только погромче. Я так выматываюсь в этом паршивом магазине, что сплю, как бревно. К тому же шум может распугать призраков.

Возможно, следовало проникнуться к нему признательностью за то, что он считает меня смельчаком, однако человека лучше принимать таким, каков он в действительности. Напоследок я позволил себе проявить настойчивость.

– Понимаю, что это не мое дело, но я не советую вам долго оставаться под одной крышей с этими людьми. Конечно, если им придется покинуть этот дом, все будет иначе.

– Судя по тому, что вы рассказали, это вряд ли произойдет. Так что здесь есть причины для реальных проблем. С этим домом дела обстоят скверно, и положение более чем серьезное. Я понимаю, этот Миллар ужасно действует вам на нервы, и упрекнуть вас за это невозможно. Но приведись вам жить в таких местах, в каких жили мы с Морин после того, как меня комиссовали… Поверьте, дружище, жить среди трудящихся масс чертовски паршиво. С моей точки зрения, этот дом – настоящий оазис. Возможно, когда вы начнете подыскивать себе жилье, вы вспомните мои слова. Не возражаете, если я позову детей?

– Мне пора идти, – сказал я. – Спасибо, что выслушали.

– Можете обращаться за этим в любое время, – усмехнулся он. – Всегда готов служить жилеткой для того, кому необходимо выплакаться. Я скажу Морин, что вы заходили. Разумеется, когда она немного придет в себя.

Стоит ли говорить, что слова мужа Морин вскорости подтвердились во всей своей ужасающей правоте. Я не мог найти никакого более или менее приемлемого жилья; то, что мне предлагали, в большинстве своем было отвратительно. Забросив работу над рукописями майора Валентайна, я провел в бесплодных поисках всю следующую неделю. Возможно, этот срок кажется не таким уж долгим, но удивительно, сколько тесных, темных каморок можно обойти за шесть дней. В любом случае неделя была критическим сроком. До наступления следующих выходных я хотел обрести уверенность в том, что мне есть куда переехать.

Дела у господ Сталлабрасса, Хоскинса и Крампа, судя по всему, шли как обычно; впрочем, не могу утверждать это с уверенностью, так как бо́льшую часть дня отсутствовал дома. Вечером в четверг мистер Миллар привел к себе трех шумных девиц, и они буйствовали до тех пор, пока в окна не просочился рассвет – серый, как платье Морин.

Я понял, что выходных в этом доме мне более не выдержать. В субботу вечером, проведя целый день в утомительной беготне по адресам (некоторые квартиры можно было посмотреть только в субботу, а зачастую только в субботу между двумя и четырьмя часами дня), я отправился к матери.

– Какой сюрприз! – воскликнула она. – Я уж и не чаяла вновь тебя увидеть.

Утром в понедельник, несмотря на то что мне совершенно этого не хотелось, а мать, по обыкновению, отговаривала меня от поездки, я заглянул в дом на Бранденбургской площади и обнаружил значительные перемены.

Начнем с того, что мне пришлось отпереть входную дверь своим ключом. Прежде в «рабочие часы» она всегда была открыта; служащие господ Сталлабрасса, Хоскинса и Крампа, а также их спортивные друзья сновали туда-сюда с такой интенсивностью, что запирать дверь было бы нелепо. Это вступило бы в диссонанс со стилем жизни этой фирмы, с тем, что ныне принято называть «имидж».

Внутри царила тишина. Все двери закрыты, что тоже было непривычно. На этот раз я позволил себе подергать за несколько ручек. Двери оказались запертыми.

Сжимая в руке свою холщовую сумку, я вновь вышел на улицу, входная дверь с шумом захлопнулась у меня за спиной на своих тугих пружинах.