Холодная рука в моей руке

9 октября. Вчера утром я решила, что написала слишком много для одного-единственного дня (хотя и полного важных событий, для которых я тщетно подыскивала слова); признаюсь начистоту, в этом мире немного отыщется занятий, привлекающих меня сильнее, чем запись мыслей и впечатлений сердца в этот маленький, сокровенный дневник, который не прочтет ни одна живая душа (уж об этом я позабочусь). Не сомневаюсь, произойди вчера событие, достойное упоминания, вечером я снова взялась бы за перо. Прочти эту запись мисс Гисборн, она наверняка сочла бы первую фразу слишком длинной и запутанной; но я уверена, пристрастие к запутанным фразам свидетельствует о душевном смятении; порой такие фразы приносят человеку утешение и даже служат отдушиной. Как ясно сейчас мне вспоминается совет мисс Гисборн: «Постарайся найти верные слова для описания своих горестей, и поймешь, что они не так уж страшны». Увы, в этот час я вряд ли способна найти верные слова; по какой-то необъяснимой причине меня словно обжигают пламя и лед одновременно. Никогда прежде я не ощущала себя столь полной жизни; но при этом меня не оставляет странное убеждение, что дни мои на земле сочтены. Казалось бы, это должно меня пугать, но, как ни странно, я ничуть не испугана, напротив, испытываю чувство, близкое к облегчению. Несмотря на заботу, которой я окружена, в этом мире мне часто бывает не по себе. Не представляю, что бы со мной стало, не познакомься я с Каролиной. Но теперь все иначе! Что значит Каролина, моя лучшая и единственная подруга (за исключением разве что ее мамы), в сравнении… О, тут слова бессильны! К тому же я еще не совсем пришла в себя после вчерашних переживаний. Я даже немного стыжусь собственной слабости и никогда никому в ней не признаюсь. Но тут уж ничего не поделаешь. Когда меня обуревают чувства, я истончаюсь, как шелковая нить.

Графиня, заглянув ко мне в комнату вчера утром, исчезла и более не появлялась, в точности как в день нашего приезда. И все же, судя по всему, она выполнила свое намерение и поговорила обо мне с мамой. Вот как это выяснилось.

Лишь после полудня я наконец встала и покинула свою залитую солнцем комнату. Я опять проголодалась до ужаса, к тому же понимала, что мне следует навестить маму и узнать, как она себя чувствует. Итак, первым делом я постучалась в двери покоев папы и мамы. Никто не ответил. Когда я спустилась вниз, там тоже никого не было – в жаркие дни итальянцы предпочитают отлеживаться в тени. Обойдя дом, я отыскала маму, на вид совершенно здоровую и свежую, на террасе, которая выходит в сад. Она сидела на солнцепеке со шкатулкой для рукоделия на коленях и, по своему обыкновению, пыталась одновременно заниматься двумя, а то и тремя делами. Когда мама хорошо себя чувствует, она вечно суетится. Боюсь, ей недостает «дара покоя» – это выражение я услышала от одного джентльмена, с которым мы познакомились в Лозанне, и оно запало мне в память.

Мама немедленно принялась меня распекать:

– Почему ты не соизволила потанцевать ни с одним из тех милых молодых людей? Ведь графиня пригласила их специально для тебя, и получилось, что все ее хлопоты напрасны. Она очень расстроена. И кстати, где ты пропадала все утро? В такой чудный солнечный день? И что за вздор насчет тебя мне наговорила графиня? Я ровным счетом ничего не поняла. Может, ты мне объяснишь? Полагаю, речь идет о чем-то важном. Не сомневаюсь, это связано с тем, что мы с папой позволили тебе гулять по городу одной!

Излишне говорить, я давно уже знаю, как следует отвечать маме, когда она ведет разговор на повышенных тонах.

– Графиня очень расстроена! – снова повторила она, выслушав меня. Можно было подумать, шайка мошенников украла у графини все столовое серебро, а я – соучастник преступления. – Графиня откровенно намекнула, что произошло нечто важное, связанное с тобой, но вежливость мешает ей называть вещи своими именами. Буду тебе очень признательна, если ты меня просветишь. Выкладывай без обиняков! – раздраженно приказала мама. Несомненно, нынешним утром между мной и графиней что-то произошло, и я уже начала понимать, в чем причина ее странного поведения. Тем или иным образом графиня осведомлена о знакомстве, состоявшемся вчерашним вечером, и, возможно, догадывается (хотя отнюдь не в полной мере!), какое впечатление это знакомство на меня произвело. Даже со мной она объяснялась, по нашим английским меркам, слишком бурно, в той экзальтированной манере, которая принята у итальянцев. Можно не сомневаться, разговаривая с мамой, она ограничилась туманными намеками, ибо не хотела выдавать меня с головой. И ведь она сочла нужным сообщить мне о своем намерении; почему же я не попыталась ее отговорить? Видно, я еще до конца не проснулась и плохо соображала.

– Мама, – произнесла я с видом оскорбленного достоинства, который научилась принимать в подобных случаях. – Если бы у графини действительно имелся повод выражать недовольство моим поведением, вне всякого сомнения, она сделала бы это в моем присутствии.