Холодная весна. Годы изгнаний: 1907–1921

Из Италии мы поехали в Швейцарию, где в Цюрихе собиралась группа русских эмигрантов, стремившихся вернуться в Россию. Я помню, как в комнате нашего пансиона австрийский социалист Адлер⁷¹ уговаривал маму, жену министра земледелия, ехать в запломбированном вагоне через Германию тем же поездом, которым, может быть, ехал Ленин. «Этим вы покажете, — говорил он, — пример другим эмигрантам. Социалисты не должны считаться с империалистической войной — она их не касается». Адлер очень горячо доказывал это маме и предупреждал ее, что морской путь опасен — Северное море минировано немцами, неужели мама возьмет на себя риск ехать на пароходе с тремя дочерьми? Genosse Tchernoff тоже интернационалист и циммервальдец, и доводы его, Адлера, совпадают со взглядами русского левого социалиста. Он, однако, не убедил маму ехать через Германию, и мы присоединились к группе, направлявшейся в Петроград через Париж, Лондон, Норвегию, Швецию и Финляндию.

Путь был действительно небезопасным: один из пароходов с русскими эмигрантами был потоплен немецкой подвод-ной лодкой. В. М. первоначально получил билет именно на этот пароход, но он уступил старшему товарищу, заслуженному революционеру Карповичу⁷². Карпович погиб. Спасательных лодок не хватило на всех пассажиров. Об ужасной смерти утопающих мне рассказывал очевидец — с.-р. Ив. Ив. Яковлев, ехавший на этом пароходе. Он сидел в переполненной людьми лодке — ее борта едва возвышались над водой — и видел, как матросы били веслами плывущих пассажиров, пытавшихся влезть в лодку.

В 1916 году в Париже мама познакомилась и подружилась со своей сверстницей Идой Самойловной Сермус-Педдер. Эстонка по происхождению, в молодости она вступила в партию большевиков. Она вышла замуж за скрипача Сермуса⁷³, тоже эстонца, и они вместе эмигрировали и жили в Париже в эстонской колонии среди художников и богемы.

Вскоре после русской революции И. С. записалась в группу парижских эмигрантов, возвращающихся в Россию. Ее муж давал ряд концертов в Лондоне, и она должна была встретить его там, чтобы вместе продолжать путешествие.

В Париже выяснилось, что мы записаны в ту же самую группу возвращающихся в Россию. И когда мы приехали в Лондон, организаторы репатриации поместили нас в один и тот же недорогой пансион.

Незадолго до нашего отъезда И. С. постучала в наш номер. Лицо ее было заплакано, по щекам текли слезы, размазывая черную краску сильно подведенных глаз. Ее светлые волосы, обыкновенно завитые в крупные локоны, жалобно свисали вдоль лица неровными обожженными прядями. И. С. была довольно высокая и худая — она гордилась своей «декадентской» фигурой и охотно сравнивала себя с портретом Иды Рубинштейн Серова. По знаку мамы мы, девочки, ушли из комнаты и спустились в гостиную.

И. С. рассказала маме, что ее муж оставил ее и, не предупредив даже письмом, женился на англичанке. Она была в отчаянии, рыдала, говорила о самоубийстве и о том, что ее жизнь кончилась именно тогда, когда для других открывается будущее в России. Мама утешала ее как могла и старалась успокоить. Вечером пришел Сермус и уже при нас умолял маму не оставлять Иду и взять ее с нами в Россию. Там она найдет своих прежних друзей и товарищей по партии и постепенно втянется в жизнь. Мама, горячая и отзывчивая, обещала ему позаботиться об И. С. и просто взяла ее в нашу семью.

Я помню последний вечер в Лондоне. Сермус пришел проститься с Идой Самойловной и мамой. Он казался несчастным, и лицо его было серым. В потертой гостиной отеля с линялыми креслами в присутствии пожилых англичанок, живших в пансионе, он до поздней ночи играл на своем дивном Страдивариусе. И с того времени И. С. стала нашей постоянной спутницей.

По приезде в Петроград Ида Самойловна не сделала никаких усилий, чтобы найти своих прежних друзей и товарищей по партии большевиков или устроиться самостоятельно. Она продолжала пассивно оставаться с нами, как бы приткнувшись к нашей бездомной и неустроенной жизни. Сначала мама считала естественным поддерживать ее, затем это стало привычным, и у мамы не хватало характера сказать Иде, что пора самой стать на ноги и жить отдельно. Так она постепенно стала считаться членом нашей семьи и сопровождала нас и Виктора Михайловича во всех наших скитаниях в течение двух лет. Осенью 1919 года Ида Самойловна переехала вместе с нами в нашу единственную комнату у Яузских ворот в Москве и продолжала жить в нашей семье.

В Лондоне мы прожили больше двух недель. С нами ехал мой двоюродный брат Василий Васильевич Сухомлин с женой. Он был сыном народовольца Василия Ивановича Сухомлина — единоутробного брата мамы. Их мать, моя бабушка, Мария Михайловна Савинова была замужем первым браком за И. Сухомлиным, вторым — за писателем Елисеем Яковлевичем Колбасиным, отцом мамы. Еще к нашей группе присоединился Евгений Цивин⁷⁴ — молодой человек, лечившийся от туберкулеза в Давосе, близкий по убеждениям к партии эсеров. Будучи человеком состоятельным, он жертвовал деньги на партию с.-р., принимая ее программу.