Холодная весна. Годы изгнаний: 1907–1921

Среди эмигрантов, ехавших с нами, мама была знакома с профессором С. Карцевским⁷⁵, который преподавал русскую филологию и литературу в Женевском университете. С ним ехала маленькая девочка Светлана. Мне запомнилась его высокая фигура и изящные манеры. В Лондоне он попросил маму помочь ему купить нарядные туфельки для его дочери.

Опасаясь немецкого шпионажа, английские власти до последнего дня скрывали дату отплытия парохода — никто не знал, когда и из какого порта он отойдет, и не сообщали его названия.

Был июнь. Погода стояла прекрасная. Мы с Наташей гуляли по Лондону и много времени проводили вдвоем или с Адей в Национальной галерее. В Британском музее все ценное — античные статуи и барельефы — было убрано и перенесено в подвальные хранилища из опасения воздушных налетов и бомбардировок, но в Национальной галерее по-прежнему все картины висели на своих местах.

Наконец нашей группе дали знать, что завтра утром мы уезжаем из Лондона в неизвестном направлении.

На другой день мы доехали до шотландского порта Абердин и ночью, при потушенных огнях, погрузились на пароход, который отплыл только перед рассветом.

В нашей группе ехал И. Г. Эренбург, еще молодой, тяжелый, с длинными нечесаными волосами по самые плечи и закутанный в темно-зеленый плед. Впоследствии он описал это путешествие в своих мемуарах. При встрече в 1962 году мы вместе вспоминали один из эпизодов переезда. На нашем пароходе ехал эстонский художник по имени Рудди — он был знакомым Иды Самойловны. Совсем небогатый, он все же купил себе специально изобретенный непромокаемый надувной костюм, способный продержать человека несколько суток на поверхности воды. Рудди в предвидении опасности все время ходил по палубе, облаченный в это чудно́е серо-зеленое одеяние.

На пароходе было тревожно: всем пассажирам были выданы спасательные пояса и номера на соответствующие лодки на случай, если пароход заденет мину. Во время путешествия каждый смотрел, не покажется ли где-нибудь среди высоких волн угрожающий перископ. Несколько раз возникала общая паника, и все бросались к нумерованным лодкам.

Какой-то богатый делец, датчанин или норвежец, предложил Рудди большие деньги за его надувной костюм и по мере путешествия постепенно набавлял цену. Но Рудди не соглашался до той самой минуты, когда на горизонте появилась узкая полоска берега. Однако покупатель, успокоенный видом уже недалекой земли, сразу отступил и независимо шагал по палубе, заложив руки за спину. А бедный художник не мог себе простить, что отказался от крупной суммы денег из-за опасности, которая теперь уже казалась ему призрачной.

В больших многоместных каютах третьего класса, отведенных для русских эмигрантов в самом нижнем ярусе парохода, было очень душно, а погода стояла хорошая, хотя и прохладная. Мы с мамой сразу же решили спать на палубе, кутаясь в одеяла и пальто. Горячей пищи, кроме ужасного чая с молоком, наливаемого в эмалированные кружки, — не полагалось. Всем пассажирам этого класса были розданы «куковские корзины» (вероятно, по имени пароходного агентства). В них были сухая и жирная колбаса, шоколад худшего сорта, хлеб и сыр и какие-то «морские» бисквиты, до того твердые, что даже я и Наташа, славившиеся здоровыми и крепкими зубами, не могли их разгрызть. От этой «куковской» пищи пересыхало горло, мучила жажда, и разливаемый в трюме чай казался менее противным.

Но все это было неважно: мы ехали по морю при ярком солнце — чайки белым облаком сопровождали пароход; вечером, лёжа на одеялах, мы любовались закатом, отражавшимся бронзовой полосой, которая протягивалась от сверкающего низкого солнца до самого парохода. Нас ждала новая незнакомая жизнь в большом городе, мы будем учиться среди сверстников. Это волновало, радовало и немного пугало меня, привыкшую к спокойной жизни на вилле в Италии у моря, где было так много лирики, красоты и созерцательной поэзии. Там мы были очень далеки от живой жизни и событий современности. Я и сестры учились дома, и у нас не было школьных товарищей наших лет.

Мне запомнился приезд в Берген — маленький порт, сверкающий чистотой и пропитанный запахом моря. В порту и на улицах стояли новые бочки из светлого дерева, наполненные свежей серебристой или копченой медно-золотой рыбой. Возле них лежали аккуратно сложенные рыболовные снасти и свернутые канаты. Это были последние числа июня, белые ночи еще не кончились, и было совсем светло, когда мы ехали ночным поездом из Осло (Христиания) в Стокгольм, где мы провели сутки. Затем наш путь лежал через Финляндию — Гаппаранду и Торнео.

В поезде кто-то сказал нам, что в Петрограде неблагополучно (это было 3 июля⁷⁶): большевики сделали попытку восстания и хотели арестовать Чернова[17]. Несмотря на то что рассказчик уверял, что все успокоилось, мы были очень встревожены.

15

В Петроград мы приехали вечером. В. М. встретил нас; он сильно охрип и с трудом мог говорить.

— Это наша общая министерская болезнь, — прошептал он. — Слишком много приходится выступать, произносить речи и спорить.