Холодная весна. Годы изгнаний: 1907–1921

Наша гимназия считалась передовой — дух ее был свободный, основанный на взаимоуважении, а не на внешней дисциплине, и учащиеся гордились доверием, которым они пользовались со стороны педагогов. Учение было совместным — «поповцы» очень ценили эту сторону воспитания: среди мальчиков и девочек установились товарищеские отношения, и не было заметно никаких ухаживаний или манерничанья, а попытки флирта безжалостно высмеивались. Их называли «пошлостью». Педагогический совет гимназии старался провести в классах «самоуправление» — каждый класс избирал двух старост, которые присутствовали при собраниях педагогов и могли участвовать в обсуждениях.

Наташа и я быстро освоились в гимназии, и на второй месяц мы обе были выбраны старостами. После нашей уединенной и созерцательной жизни в Алассио мы в первый раз очутились среди сверстников, и этот живой молодой мир был нов для нас. Мы обе учились не только с интересом, но и с жадностью. Нам непривычно было заниматься в классе: все предметы усваивались легко. С одноклассниками мы ходили на лекции и в театр — они доставали билеты для нас, «новеньких». Мы даже успели записаться в художественную студию Натальи Гончаровой.

Анна Евгеньевна, преподавательница русского языка, была нашей классной наставницей. Мы проходили древнюю письменность, но она любила на уроках касаться и более современной литературы. В нашем классе, как и во всех школах того времени, были учителя с острой бородкой, по прозванию «козлы» — такими оказались профессора математики и физики. Закон Божий считался необязательным предметом, но его преподавал известный Сергей Соловьев⁸⁰, племянник Владимира Соловьева. Он читал курс деяний Апостолов и был настолько интересным человеком, что на его уроках все ученики хотели присутствовать.

Наша жизнь за границей сообщала нам известный престиж в глазах соучеников, пожалуй, еще больше, чем то, что В. М. был министром земледелия. Вся гимназия переживала революцию. Большинство учащихся принадлежали к либеральным семьям, и общее настроение было приподнято. На перемене двор гудел от политических споров: молодые эсеры, большевики, меньшевики и кадеты громко отстаивали свои взгляды, стараясь перекричать друг друга.

В середине октября к нам приехала мама, а недели через две произошел октябрьский переворот.

Большевики начали его внезапно, отлично организованные заранее. Правительственные военные части и городское управление были не подготовлены, и Москва очень скоро очутилась в руках большевиков. Началось со стрельбы, очень близко от нашего дома. Ученики-кадеты Александровского училища отстаивали наш район, но сопротивление везде было слишком слабо. Городское управление не приняло даже мер для охраны складов с боеприпасами и их захватили большевики. Никто не ожидал их дерзкого нападения.

В день восстания с утра улицы были оцеплены, и люди сидели по домам. Гимназия была закрыта. Но, несмотря на все наши просьбы остаться с нами, мама отправилась в центр города в комитет партии с.-р. Мы — дети с Дуней и Фросей — пережили тревожные дни. С крыши нашего высокого дома стреляли. К нам в квартиру врывались то красногвардейцы, то солдаты городской обороны. И те и другие бегали по комнатам, искали под кроватями, уверяя, что кто-то стрелял из нашего окна.

Улицы были непроходимы. Дуня и Фрося решались делать покупки только в переулке, где напротив нашего дома оставалась открытой небольшая лавочка. Там стояли на полках банки с консервами — бычки в соусе или баклажаны.

Мама вернулась через два дня, подавленная поражением всех сил сопротивления против большевиков. Она с трудом выбралась из центра города: многие улицы были оцеплены, видны были баррикады, и ее несколько раз задерживали патрули, требуя, чтобы она возвращалась домой. Везде шла стрельба.

Очень скоро стало известно, что большевики одержали полную победу. Кремль был закрыт для посетителей — в нем расположилось правительство.

— Не все кончено, — повторяла мама, — судьбу России решит Учредительное собрание.

В начале ноября, когда мы вернулись в гимназию, настроение преподавателей и учеников совершенно переменилось. Уже не было общих споров на большой перемене, а когда они завязывались, тон делался слишком резким. Ученики-большевики стали заносчивыми. Среди них мне запомнился сутулый и некрасивый мальчик — сын большевика Скворцова^81, — он улыбался и потирал себе руки.

Когда наступили рождественские каникулы, мы с Дуней и Фросей собрались ехать в Петроград, где нас ждали родители. Путешествие оказалось нелегким. Когда мы подошли к платформе, люди с поклажей бегали взад и вперед вдоль полотна в ожидании поезда. Его наконец подали. Но он был заранее переполнен: на скамейках, на полках и на багажных сетках сидели и лежали солдаты с большими серыми мешками — плотная безликая масса защитного цвета. Мы с трудом втиснулись и сели на свои чемоданы в проходе. Огромные черные сапоги свешивались сверху и качались над нашими головами при движении поезда.