Холодное пламя жизни (сборник)

Иннокентий шмыгнул носом, блеснул глазами. Со всеми его габаритами, хреновым красно-черным бархатом и пакостью, нарисованной на стене за спиной, смотрелось уродливо. И отвратно.

– Боюсь.

– Правильно делаешь. Девочка рыженькая, у летунов уворованная, здесь, жива-здорова?

– А чо ей сделается? Она ж не траханная, отец-настоятель ее к жертве готовит.

– Так бдение у вас там вовсю идет, чего не пожертвовали?

– Там просто баб пластают, – дернул губой Иннокентий, – их драли тут всем кагалом. Жертва – она же…

– Какими разговорчивыми становятся садисты, если привязаны и уже знают, что все может быть плохо, да? – поделился Морхольд. – Щас пойдем рыжую выручать. Ты ж мне поможешь?

– Помогу, помогу, ты только не убивай.

– Не буду, – совершенно честно пообещал Морхольд, – пули на тебя жалко.

Иннокентий шмыгнул носом и не ответил.

– Тебе не страшно так-то вот верить? – Морхольд пальцем ткнул в роспись. – А, человече? Смола же ждет, муки адские, не иначе.

– Меня не ждут, – Иннокентий ухмыльнулся, на миг став самим собой, настоящим, уверенным в правоте, никого и ничего не боящимся. – Я служу.

– Ну-ну. Сколько еще бдение ваше будет людям кровь выпускать?

– Час.

– Отлично, нам хватит. Там же все ваши братья, снаружи только посты остались? Приятно иметь дело с убежденными идиотами, верящими во всякую хрень и выдумывающими обязательные ритуалы. Ладно, нам с тобой вниз же идти придется? Ну и хорошо, готовься.

Готовился, в основном, Морхольд. Отыскал в хозяйстве прочный шнурок и драгоценнейший моток скотча, достал из-под балахона эргэдэшку, примотал брату Иннокентию между лопаток. Шнурок – к кольцу, усики ослабил, конец импровизированной растяжки, разрезав бархат на спине, продел наружу и взял в руку. В другую на всякий случай взял «Стимул». Что дробовик, что АКСУ палят с грохотом, а ему еще девчонку выводить. Так и отправились по делам.

Назад спускались быстро, хотя и осторожно. Брат Иннокентий очень уж неуютно ощущал себя с гранатой на спине. Морхольд не удивлялся, оказаться на месте сектанта ему совершенно не желалось. Всякое же бывает, запал старый, раз – и сработает. Мало того, что все в труху, а вдруг потом есть еще что-то? Убежденности-то в собственной судьбе на Суде в голосе Иннокентия не слышалось, как тот ни старался.

Они свернули перед проходом на самые нижние ярусы. Тут-то и пришлось поработать битой, заставив хрустнуть голову сторожа из братьев, сонно вскинувшегося при виде старшего. Иннокентия неожиданно вывернуло, что удивило Морхольда просто до неприличия.

– Экий ты морально слабый, – он пнул сектанта, – значит, как кого рыбе скармливать, так нормально. Как вашему мозги выпустили, так блюешь.

– Пощусь за три дня до толкования Гласа, – шмыгнул носом Иннокентий, – настоятель все заставляет ходить на допросы, на тренировки, а я…

– Ты ж мой бедный, – посочувствовал Морхольд, – могу помочь потренироваться. Хочешь, пару пальцев отрублю?

– За что?!

Морхольда дернуло взяться за мачете и просто срубить ему башку. Так дернуло, что еле удержался.

Дверь к искомой рыжухе он открыл со странным ощущением недоверия ко всему, так хорошо идущему. Толкнул перед собой Иннокентия… Гулко треснуло, заставив того сдавленно охнуть и завалиться вперед. Морхольд едва успел отпустить шнурок и отодвинуться.

– Ша, Маша! Я Дубровский, мать твою!

– Кто?!

– Говорю, послали меня за тобой с Курумоча!

– Врешь!

– Да елки… – Морхольд начал злиться. – Вот мне больше делать не хрен, кроме как сюда по собственному желанию приходить. Знаешь Леху с утиным носом?

– Селезня?

Видать, знала.

– Заходи.

Морхольд скользнул внутрь, пробежался по ней глазами. Ну да, рыжая, вся в веснушках, от шеи и вниз, по крепким грудкам, животу и…

– Слышишь, пялиться хорош, Дубровский!

– Кто?

– Твою мать! – девчонка топнула ногой. – Я – Маша, ты, сам сказал, Дубровский и…

– Морхольд я, – вздохнул тот. – А насчет Дубровского было неверное цитирование в качестве идиомы.

– Ты ж из старых… – протянула рыжая Мария. – Ясно.

– И чего сразу – из старых?! – Морхольд осклабился. – Давай, одевайся.

Стащил с себя балахон и отдал ничуть не смущающемуся и весьма храброму созданию. Однако, особа так особа.

– Как выбираться будем? – поинтересовалась пленница.

– Ногами, – Морхольд, распоров рясу Иннокентия, все еще лежавшего без сознания после столкновения с толстостенной миской, отцеплял гранату. – Ты откуда оружие в виде посуды взяла, дите?

– Сторож дал. Принес поесть за возможность порукоблудить.

Морхольд кашлянул.

– Что? – Маша покосилась на него, старательно обматывая ноги срезанными у Иннокентия рукавами. – Приперся и говорит – я тебе еду, а ты вон туда сходи. По-маленькому. Ну, и оставил мне кашу.

И мотнула головой на дырку в полу.

– Не зря господь в свое время спалил Содом с Гоморрой, – Морхольд сплюнул, – только от того меньше больных на голову не стало. Слушай, кстати, ты ж его раньше видела?

И пнул Иннокентия.

– Да, – Маша вдруг закостенела лицом. – В соседней камере мальчишка сидел, он к нему ходил. Тот кричал постоянно, все пять дней, что я тут. А сегодня его на бдение увели.