Холодное пламя жизни (сборник)

Гордей отпрянул от окна и отточенным движением выхватил ТТ, не ощутив ни тяжести металла, ни холода ребристой рукояти, ведь оружие сызмала стало частью его тела. На лестничной клетке клином выстроились трое бойцов с желтыми львами на плечах – шуховские ищейки все-таки взяли остывший и тщательно заметенный след.

Пистолет матовой молнией нырнул в кобуру – ждать более подходящего случая проявить убойный норов. Незваные гости не причинят вреда: уже не соратники, еще не враги.

– Привет, – как старому товарищу сказал Артур. – А тебя нелегко отыскать.

– Я старался.

Внезапному свидетелю могло бы показаться, что хозяин встревожен или даже напуган, ведь достойное истукана спокойствие рушилось при первом же взгляде в серые глаза, которые держали «в прицеле» всю троицу, по ходу читая как карту с россыпью важных маркеров. Пыль, грязь, паутинки в волосах, которые иной спутал бы с сединой; свежие прорехи, колючки на одежде и затертая кровь ведали больше, чем развязанный язык. Слова целиком и полностью в нашей воле: хотим – говорим, не хотим – не говорим или говорим, что хотим. А у меток воля своя, их не обманешь и не подкупишь – особенно те, что сокрыты от любопытства несведущих.

Гордей просчитал путь гонцов до шага, и хоть смысла в том ноль, по-другому он просто не умел – не научили. Но наставления учителя, а после и собственный опыт привили осторожность ко всем: и к врагам, и к друзьям. Особенно к друзьям, ведь от первых ничего, кроме ножа, не ждешь, и потому не подставишь спину, а для вторых тылы всегда открыты – дай только повод пырнуть.

– Яков умирает. Хочет повидать тебя перед смертью. Придешь?

Вопрос странный сам по себе, ведь у наставника нет просьб и пожеланий, есть только приказы, а приказы надо выполнять любой ценой – так гласил второй ржавый гвоздь, вколоченный рядышком с привычкой всегда быть начеку.

– Приду.

– Проводить?

– Нет.

Бойцы удалились не попрощавшись, при этом спутники Артура выглядели так, будто зашли не к бывшему соратнику, а в клетку с бешеным медведем, и лишь присутствие командира уберегло от лютой смерти.

Когда грохот сапог стих, мужчина вернулся к окну и взглянул на заросшее, осунувшееся отражение, а затем на залитый солнцем город. Вырезанный рамой вид напоминал старую советскую фотографию годов этак семидесятых: яркое солнце, замершие улицы и вездесущие оттенки сепии. Только люди не спешили по делам, а вразнобой лежали на тротуарах, неуязвимые для времени и тлена. Цветы, трава, деревья – все осталось таким же, как в тот день, не трогай – простоят вечность. Южный ветер законсервировал город, превратил в музей восковых фигур, пощадив лишь немногих, но и тех ждала незавидная участь. Ныне он воет в разбитых окнах высоток, рвется об перила крыш и гудит в горловинах заводских труб, а внизу не шелохнет и волосинку на виске, словно боясь вновь встретиться с теми, чьи души унес в охристую высь.

Слова гонца багром подцепили образ, похороненный на илистом дне памяти, и рывком вытащили на поверхность мутных вод, усеянную обломками того, что некогда с натяжкой звалось нормальной жизнью. Седой старик смотрел с осуждающим недовольством: сжатые губы, хмурые брови и вздутые желваки запеклись на хищном лице подобно маске и не менялись даже во сне.

Таким сопливый пацан увидел его на обложенных мешками с песком ступенях Технолога. Мать о чем-то говорила с вооруженными угрюмыми людьми, а Гордей, до боли в затылке запрокинув голову, как завороженный наблюдал за мельтешением флюгеров – больших и маленьких, серых и раскрашенных, гладких и сваренных из мятого хлама. Откуда ему было знать, что это не забавные игрушки, а ветряки, превращающие силу ветра в амперы.

– Пожалуйста…

Мужчины не обращали на мольбы никакого внимания, будто видя пред собой два мешка с песком, а не избитую женщину и чумазого ребенка, с голодухи обсосавшего пальцы до белых морщинок. Если бы мама знала, как часто охранники гнали с порога «бесполезных», то не тратила бы драгоценное время на просьбы и увещевания. Гордей не помнил, как долго она метала горох в стенку, но запомнит до самой смерти, как опустилась на колени и стала поправлять замызганный шарфик, приговаривая:

– Побудь с этими дядями, ладно? Я найду место получше и вернусь за тобой. Слушайся старших и веди себя хорошо, договорились?

– Договорились. Обещаешь, что придешь?

– Конечно, родной, – мать прижала его к груди. – Как же я могу тебя бросить?

В тот день он видел ее в последний раз.

* * *

– Знакомьтесь, – Яков подтолкнул мальчишку в полутемный просторный подвал, где пахло пылью, тушенкой и потом. – Гордей, сын полка.

До войны здесь был малый спортзал – сначала для будущих офицеров, а после закрытия военной кафедры для «спецназа» – студентов с освобождением от физкультуры. Ныне же под землей обосновался спецназ настоящий – отряд обороны, собранный из охранников университета и тех, кто отслужил и знал, чем спусковая скоба отличается от спускового крючка. Половину помещения занимали самодельные двухъярусные кровати и тумбочки, оставшееся место отвели под тренажеры, верстаки и маты для единоборств.