Холодное сердце (СИ)

Время шло, и ее жизнь все больше и больше становилась похожа на метания между школой и больницей. Казалось, она была компьютером, ежедневно выполняющим один и тот же цикл действий, заданных программой: пробуждение, завтрак, учеба, обед, посещение Драко, ужин, выполнение домашнего задания, сон. И если приближенных к ней людей тревожил подобный распорядок дня, то Гермиона не видела в этом ничего плохого. Она успешно справлялась с обязанностями старосты школы, имела безупречную успеваемость и находила время на подготовку к грядущим Ж.А.Б.А, до проведения которых оставалось чуть меньше четырех месяцев. Пожалуй, лишь это должно было волновать окружающих. Остальное же являлось личным делом самой Гермионы.

Однако одним мартовским вечером, готовясь навестить Драко в больнице, она столкнулась с тем, чего ну никак не ожидала: МакГонагалл запретила ей отправляться в Святой Мунго и оставалась непреклонна в своем решении, игнорируя мольбы со стороны ученицы.

Было видно, что директору отнюдь не просто отвечать отказом, смотря в полные слез глаза Гермионы, однако, по ее мнению, это было необходимой мерой. Все дело было в том, что МакГонагалл испытывала глубокую симпатию к гриффиндорке и в какой-то степени воспринимала ее как родную дочь, которой у нее никогда не было. И именно поэтому она, видя, как Гермиона день за днем ходит к человеку, который, по прогнозам целителей, мог и вовсе не очнуться, решила положить этому конец, приняв на себя роль злодея поневоле. Таким образом она рассчитывала помочь девушке скорее пережить произошедшее и начать двигаться дальше.

Однако для Гермионы этот поступок со стороны директора стал ударом ниже пояса. Ей было плевать на прогнозы целителей, потому что она всем сердцем верила в то, что Драко очнется. Раз им удалось устранить основную угрозу для его жизни, коей являлся проклятый осколок, то его пробуждение было исключительно вопросом времени. Рано или поздно его внутренние органы, которые лечат различными зельями, окончательно восстановятся, и Драко выведут из искусственной комы. По-другому и быть не могло.

Не намереваясь опускать руки и вычеркивать Драко из своей жизни, Гермиона написала Нарциссе письмо, в котором объяснила причину своего отсутствия. Она уверила миссис Малфой в том, что ни за что не оставила бы ее сына в такую трудную минуту, если бы не запрет на посещение Святого Мунго, наложенный директором. Ответ не заставил себя долго ждать: вечером следующего же дня мать Драко прислала ей весточку, в которой призвала Гермиону не тревожиться по этому поводу.

На протяжении полутора месяца они поддерживали переписку, из которой Гермиона узнавала о том, что органы Драко постепенно восстанавливаются, однако этот процесс шел не слишком-то быстро, посему сложно было хотя бы примерно предположить, когда юноша будет готов выйти из искусственной комы.

Что же касается Нарциссы, то она охотно отвечала на каждое доставляемое совиной почтой письмо. Женщина никогда не ограничивалась парой сухих фраз, поэтому практически во всех отправляемых ею конвертах находилось не менее двух полностью исписанных пергаментов. Возможность поделиться личными переживаниями с человеком, который проходил через то же испытание, что и ты сам, помогала им обеим справиться с горем.

Гермиона хранила абсолютно каждое письмо от миссис Малфой и периодически перечитывала их, хотя понимала, что не узнает ничего нового. Наверное, это было своеобразной попыткой побороть ломку, которую она испытывала и по сей день, не имея возможности быть рядом с любимым человеком в тот момент, когда он так сильно нуждался в этом.

Однако в середине апреля она лишилась даже этого: Нарцисса по непонятной причине перестала отвечать на ее письма, сколько бы Гермиона ни писала. Опасаясь худшего, она незамедлительно связалась с целителем Беррингтоном в надежде, что хотя бы он сумеет пролить свет на ситуацию. Несколькими днями позже он прислал ответ, в котором значилось, что Малфои приняли решение отказаться от лечения в Святом Мунго и перевезли сына заграницу. Однако иные подробности ему были неизвестны.

Тот день разделил жизнь Гермионы на до и после. Правда, едва ли все то, что последовало за тем переломным моментом, вообще можно было назвать жизнью. Это было унылое существование, не более.

Она чувствовала себя опустошенной, потерянной, разбитой. Каждый божий день Гермиона засыпала и просыпалась с одной и той же мыслью: когда же это все закончится? То, через что ей приходилось проходить, было настоящей пыткой. Чертов день сурка, не иначе. Она просто-напросто перестала ощущать вкус жизни, отчего та теперь представлялась серой и однообразной. И невозможность выбраться из этой временной петли буквально сводила с ума.