Холодное утро в 3018

«Кто знает, может быть Гильдия не хочет, чтобы мы раскрыли секрет Никифорова? Особенно если он связан с убийствами». Да, мы рисковали, как, впрочем, и всегда. Только теперь в нашу с Хавьером команду риска записались Эжени и Стейси — две бедовые девицы.

— Ладно, прорвёмся. Держись поближе ко мне и не зевай.

— Я никогда не зеваю, — невозмутимо ответила она. Её подруга отмочила бы что-нибудь колкое, но Стейси общалась со всеми ровно, как со старыми друзьями, и, казалось, никогда не выходила из себя. Её терпение поражало меня.

— Как там Эжени? — вроде бы, невинный вопрос.

— А почему у неё самой не спросишь?

— Не хочу досаждать. Я ведь едва знаком с ней.

Девушка окинула меня оценивающим взглядом. Стейси смотрела иначе, чем подруга, в её глазах не было ни тени самодовольства, только осторожность.

— Неважно, — наконец, выдала девушка. Что же, похоже, я прошел проверку. — Тяжело переживает. Она безумно любит дядю, любит его больше всех на свете. Он, а не я, был её лучшим другом. Уж не знаю, что бы Женя делала без него… И теперь, когда она должна отвезти его прах в Москву… Страшно представить, что она чувствует! К счастью, все мои родственники живы, а Эжени потеряла самого близкого… Да ещё и отец примется её пилить, стоит только вернуться домой. Она вряд ли станет плакать или причитать, она не позволит себя утешить, будет кричать, ругаться, ворчать на меня, но не покажет истинных чувств.

«Так и знал, Эжени — непростая штучка. Подумать только! Сильный дух в хрупком теле. Может быть, поэтому он так озлоблен? Уж я-то знаю, что это такое: потерять любимого человека. Уж я-то знаю… Но вряд ли Эжени захочет слушать мои увещевания. Она решила отомстить за дядю. И винить её за это не стоит».

* * *

Мы приобрели билеты в вагон второго класса. Он более всего подходит для поездок на короткие расстояния. Там нет спальных мест, только откидывающиеся кресла и складные столики. Каждые четыре сидения отделены друг от друга стенками, на которых закреплены экраны компов. В любой момент можно вызвать дроида, заказать еду и напитки. Аэросоставы движутся на огромной скорости, но никогда не набирают большую высоту. Часть пути они даже преодолевают на воздушной подушке (если нужно пересечь полосу воды) или, грохоча, катятся по монорельсу. Большинство пассажиров вышло в Берлине, поэтому оставшийся час мы ехали в полупустом вагоне. В соседнем купе две молодые женщины лакомились круассанами и сплетничали. Сын одной из них, мальчик лет трёх, дремал, положив ножки на колени матери. Хенрик Ольсен крепко спал. Стейси делала наброски, положив лист синтетической бумаги на колено. Я никак не мог оторваться от романа «Дочь Монтесумы»[7] и в тот миг был готов убить любого, кто попытался бы меня отвлечь.

В вагоне, на моё счастье, было прохладно, система охлаждения работала на полную мощность, жалюзи были опущены. Всё равно смотреть не на что. Аэросостав нёсся так быстро, что все объекты за окном слились в сплошное бело-голубое пятно. Мимо проехал дроид с огромным подносом, нагруженным стаканами чая/кофе/сока/ лимонада и пачками печенья.

— Может, ты голодна? — я поднял глаза на Стейси. Она покачала головой и протянула лист бумаги. Мой портрет. Прежде никто не рисовал меня, а тут… Получилось очень натурально, да-да, не отличишь от оригинала: вихры волос, изгиб бровей, овал лица, складки на рубашке, потрепанные уголки книжной обложки.

— Ух ты! Очень-очень красиво! Ты здорово рисуешь!

Стейси вытащила из-под бока синюю дамскую сумку, на пару тонов темнее её блузки, убрала туда чистые листы и механический карандаш-стилус. Она выглядела расслабленной и очень довольной.

— Спасибо! На самом деле до совершенства ещё далеко, это становится ясно, как день, стоит только взглянуть на мои картины, выполненные в цвете. Вот чёрно-белые — другое дело, мне легко даётся игра света и тени, — начала увлечённо рассказывать она, и я даже отложил книгу. В других случаях из Стейси и слова не вытянешь, а тут она трещала без умолку. — Я сама выучилась, тренировалась много лет. Рисовала каждый день, если выходило плохо, начинала снова. У меня никогда не было учителей, я не ходила в художественную школу, не брала частные уроки. Всё сама да сама.

— Почему? — полюбопытствовал я. У родителей Стейси было много денег. Странно, что они такую малость, как обучение рисованию, не могли сделать для единственной дочурки.

— Отец и мать не хотели, чтобы я рисовала, впрочем, они и моё желание стать психиатром проигнорировали. А мы с Женей давным-давно решили, что она будет лечить тела, а я — души. Но у родителей были на нас другие планы, — вздохнула девушка. — В детстве я часто болела, приходилось постоянно сидеть дома. Отец и мать пропадали на работе, порой я не видела их неделями. Я была заперта в четырёх стенах, прикована к постели, всегда была одна, не считая десятка роботов. Думала: сойду с ума от скуки. Чтобы этого не случилось, начала рисовать. Надеялась, если это осилю, со всем остальным справиться не составит труда.