Холодное железо

– Сию минуту доставить полковнику Валлимиру этот вот приказ. Он от самого лорд-маршала, ты улавливаешь суть? Наивысшей важности.

И Миттерик вдавил сложенный, уже слегка измятый и замаранный кляксами лист в нетвердую ладонь юноши. Ледерлинген стоял, пуча глаза на рескрипт.

– Ну? – бросил генерал.

– Э-э… – юнец снова невнятно отсалютовал. – Да, господин…

– Ну так двигай! – рявкнул Миттерик ему в лицо. – Пошел!

Ледерлинген попятился, все так же несуразно держась навытяжку, пока не поскользнулся на истоптанной грязи, и заспешил к лошади. Когда он влезал в промокшее седло, из генеральского шатра появился тощий офицер без подбородка, в накрахмаленном до скрипа мундире, и начал шипеть генералу что-то неразборчивое, а на них обоих взирало собрание офицеров и караульных, среди которых был крупный человек с грустными глазами, из-за широченной мощной шеи казалось, голова у него росла сразу из плеч. Этот человек показался Ледерлингену смутно знакомым, но вспоминать у юноши не было времени – его ждало наисрочнейшее задание. К вздорной сцене меж двумя самыми высокопоставленными армейскими чинами, которые желчно препирались между собой, он повернулся спиной и во весь опор поскакал на запад. Сказать, что он жалел об отъезде, было никак нельзя. Штаб на поверку оказался местом еще более пугающим и сумбурным, чем передовая.

Ледерлинген проскакал через людское скопление перед шатром, панически выкрикивая, чтобы ему освободили дорогу, потом через менее скученную толпу, что готовилась к очередной атаке на мост. Все это время он одной рукой держал поводья, а другой судорожно сжимал приказ. Бумагу, пожалуй, лучше было бы сунуть в карман, но сама мысль о потере бесценного груза вселяла ужас. Приказ от лорд-маршала Кроя, самолично. Именно эта надежда пьянила Ледерлингена своей несбыточностью, когда он, яркоглазый и восторженный, добровольно шел в рекруты всего… сложно представить: всего три месяца назад!

Он выехал из расположения дивизии Миттерика, бряцанье и шум стихали позади. Ледерлинген то и дело давал шпоры лошади, припав к ее спине. Кобыла глухо стучала копытами по пятнистому от луж тракту, все дальше от Старого моста и все ближе к болотам. На южном берегу лошадь ему придется, увы, оставить у заградительной заставы и дальше по болотам пробираться на своих двоих, чтобы доставить приказ полковнику Валлимиру. А если нога увязнет, то кончится тем, что приказ он доставит не через трясину адресату, а вниз Клайгу.

Эта мысль вызывала невольное содрогание. Двоюродный брат предупреждал: не иди в рекруты. Дескать, на войне все шиворот-навыворот, и хорошие люди творят там еще большее зло, чем плохие. И вообще войны – это всегда алчные устремления богатых и могилы бедных, а во всей роте, в которой ему, Ледерлингену, доведется служить, не наберется и двоих честных ребят, которые способны высечь искру порядочности. Что офицеры все как один спесивцы и не смыслящие в своем деле невежи, а солдаты все подряд трусы, бахвалы, дебоширы и воры. Ледерлинген тогда считал, что брат преувеличивает для красного словца, но высказывания его, похоже, имели под собой почву. Особенно насчет капрала Танни, который воплощал все вышеперечисленное сразу – негодяй, каких поискать, но другими по какому-то волшебству почитаемый чуть ли не как герой. Да здравствует добрый старина капрал, самый что ни на есть шельмец, рвач и выжига во всей дивизии!

Тракт перешел в каменистую тропу, стелющуюся по балке вдоль ручья, или же, скорее, широкой слякотной канавы, поросшей деревьями, на которых густо висели красные ягоды. Пахло прелью и гнилью. Лошадь уже не скакала, а шла тряской рысцой. Ледерлинген огляделся. Вот уж действительно, солдатское житье заводит человека в небывалые по красоте и дикости места.

Юноша подавленно вздохнул. На войне и впрямь все шиворот-навыворот – настолько, что правота двоюродного брата проявлялась чем дальше, тем сильнее. Прежде всего, верным оказалось то, что армия для Ледерлингена – не место. Надо было сидеть тише воды, ниже травы, не высовываться и свято блюсти наказ Танни: ни на что не нарываться по своей воле, ни на…

– Ай!

Ногу ни с того ни с сего ужалила оса. Во всяком случае, так вначале показалось, а боль была, пожалуй, что и сильнее. Поглядев вниз, Ледерлинген увидел, что из бедра торчит стрела. Он смотрел на нее вытаращенными глазами. Прямой длинный прут с серо-белым оперением. Стрела. Мелькнула мысль, что это кто-то шутит. Стрела понарошку. И больно совсем не так, как почему-то думалось. Однако штаны уже напитывались кровью. Так что стрела всамделишная… В него кто-то стреляет!