Холодное железо

– Да, вождь?

– Когда нагрянет Союз, а это как пить дать произойдет… думаю, тебе лучше не соваться.

– Что значит – не соваться?

– Битва будет настоящая, ожесточенная. Я знаю, в тебе есть кость, но у тебя нет снаряжения. Топорик и лук не в счет. А у Союза броня, хорошая сталь и все остальное… – Зобатый покачал головой. – Я могу найти тебе место где-нибудь…

– Нет-нет, вождь, я хочу биться!

Дрофд оглянулся на Бека, словно в поисках поддержки. Бек ее дать не мог. Он и сам не прочь переждать где-нибудь на задах.

– Я хочу добыть себе имя. Дай мне такую возможность!

Зобатый поморщился.

– Имя, не имя, ты все равно останешься таким, как был. Не лучше. А может, только хуже.

– Эйе, – вырвалось у Бека.

– Легко говорить тем, у кого оно есть, – разобиделся Дрофд, хмуро глядя в огонь.

– Ну если хочет человек биться, ты уж ему позволь, – вступилась Чудесница.

Зобатый удивленно поднял глаза. До него как будто дошло, что он находится где-то в другом месте, а не там, где ему думается. Тогда он оперся на локоть, один башмак выставив к огню.

– Что ж, ладно. Да и дюжина эта теперь твоя.

– Точно, моя, – подтвердила Чудесница, легонько пихнув его башмак своим. – Так что драться будут все.

Йон радушно хлопнул по плечу Дрофда, разрумяненного и несказанно довольного предвкушением славы. Чудесница, потянувшись, щелкнула пальцем по рукояти Отца Мечей.

– К тому же для имени особого оружия и не надо. Ты-то вон себе имя зубами добыл, так ведь, Зобатый?

– Перегрыз кому-то глотку, что ли? – восхитился Дрофд.

– Да не совсем.

Взор Зобатого затуманился давним воспоминанием; свет костра подчеркивал морщины в уголках глаз.

– В первом бою нам пришлось жарко, я оказался в самой гуще. Тогда, в ту пору, я был как одержимый. Хотелось быть героем. Жаждалось имени, славы. И вот мы потом сидим у кострища, и я прикидываю, какое же имя мне присвоят. Хотелось чего-то видного, боевого, – он поглядел из-под кустистых бровей, – вроде Красного Бека. И вот, пока Тридуба над этим раздумывал, я хватанул с кости мяса. С подпития не рассчитал, должно быть. Мне в горло впилась кость. С минуту я даже дышать не мог, все колошматили меня по спине. Наконец один парняга покрупней схватил меня вверх тормашками и встряхнул, лишь после этого кость вышла. Я потом пару дней разговаривать толком не мог. Вот Тридуба и прозвал меня Зобатым. Все из-за того, что я себе в горло запихал.

– Шоглиг как раз и сказала, – затянул свое Жужело, – что мне мою участь явит… человек, что подавился костью.

– Повезло мне, – крякнул Зобатый. – Ох, я взбесился, когда получил такое имечко. А оказывается, Тридуба оказал мне услугу. Он по-своему усмирял мой нрав. Чтоб не нарывался.

– Похоже, сработало, – усмехнулся Трясучка. – Ты же резак? Вначале отмеряешь, потом отрезаешь.

– Вот уж и впрямь резак, – отмахнулся Зобатый. – Только затупленный и глазомера нет.

Скорри вжикнул напоследок ножичком по точилу и взялся за следующий.

– А ты знаком с нашим последним пополнением, Трясучка?

Он указал пальцем.

– Вот, Красный Бек.

– Видал, видал, – Трясучка посмотрел через костер. – Вчера в Осрунге.

У Бека возникло безумное ощущение, что железным глазом Трясучка видит его насквозь и знает, какой он лжец. Удивительно, как этого не разглядели другие, ведь у него, Бека, это клеймом на лбу выжжено. Спину кольнуло холодом, пришлось плотнее запахнуть заскорузлый от крови плащ.

– Да, ну и денек вчера был, – выдавил он.

– Ничего, сегодня будет еще один, – сказал Жужело, выпрямляясь во весь ростище; Отца Мечей он поднял высоко над головой. – Если повезет.

Просто еще один день

Кожа натянулась под пронзившей ее сталью, растрескалась иссушенной землей, шевелились ворсинки щетины, краснели нити жилок в уголках выпученных буркал. Зубы у Финри сжимались, и она все впихивала, впихивала, впихивала острие; цветные пятна лопались под веками. В голову лезла треклятая музыка. Та, что наигрывали скрипачи. Они наяривали до сих пор, все быстрее и быстрее. Боль эта тягомотина притупляла, как ей и говорили, а вот насчет заснуть под нее – дудки. Финри повернулась на другой бок, сжавшись калачиком под одеялами. Как будто можно вот так, перевернувшись, оставить день убийства на другой стороне кровати.

Свет свечей обрамлял дверь, просачивался в щели между досками. Как свет дня сквозь дверь промозглой комнаты, где их держали в плену. Коленями на полу, с нащупывающими узлы пальцами. Голоса. Приходят и уходят офицеры, разговаривают с отцом. О стратегии и снабжении. О цивилизованности. О том, кого из них желал бы Черный Доу.