Холодные близнецы

В общем, когда отец позвонил мне и беззаботно поинтересовался, что мы намерены делать летом, я тотчас согласилась поехать в очередной раз в Инстоу. Это был седьмой или восьмой раз, мы не считали. К тому же нам нравилось то, что девочки будут под присмотром, причем абсолютно бесплатно. Мы сможем позволить себе роскошный долгий сон – сон взрослого человека в отпуске, пока близнецы будут гулять с бабушкой и дедом.

В самую первую ночь нашего последнего отпуска это и случилось.

Я с детьми приехала в Инстоу с утра. Энгус задерживался в Лондоне и обещал прибыть позже, мать с отцом отправились в паб.

Я спустилась на кухню.

Да, я находилась на просторной кухне в доме моих родителей, поскольку именно оттуда открывался один из лучших видов, а еще там был замечательный стол. Я читала книгу и прихлебывала чай, вечер был просто бесподобным, небо над заливом окрасилось в голубовато-розовый цвет. Близняшки, успевшие загореть на пляже, играли, как я предполагала, в саду.

Все было абсолютно СПОКОЙНО.

А потом я услышала крик одной из моих дочерей.

Он навсегда застрял в моей памяти. Он никогда меня не оставит.

Никогда.

Здесь и сейчас, посреди Раннох-Мура, я вцепилась в руль и нажала на педаль газа. Как будто я могла обогнать ужасы прошлого, и они прямо сейчас пропадут из зеркала заднего вида.

Но что же было дальше? Вдруг я тогда что-то просмотрела, упустила? Может, я вспомню и смогу решить чудовищную головоломку.

Сперва я, сидя на кухне, ничего не поняла. Девочки должны были наслаждаться теплом уходящего летнего дня на лужайке, но оглушительный крик раздался откуда-то сверху. Не помня себя от ужаса, я ринулась вверх по лестнице и принялась лихорадочно искать близняшек – здесь нет, здесь нет, нигде нет! – но затем интуитивно что-то почувствовала и кинулась в пустующую спальню. Там тоже имелся балкон, расположенный на высоте двадцати футов.

Распроклятые балконы! Если я что и ненавидела в Инстоу, так это балконы. Они были везде. Энгус их тоже терпеть не мог.

Мы никогда не разрешали близняшкам подходить к ним близко – железные перила оказались слишком низкими – и для взрослых, и для детей. Но они манили наших девочек, ведь оттуда было так здорово смотреть на реку! Моя мама тоже любила там посиживать, глотая шведские триллеры и запивая их «Шардоне» из супермаркета.

И когда я бежала по лестнице, моя первая мысль была о балконах, которые я люто ненавидела. Первое, что я увидела в спальне, был силуэт одной из моих дочерей, она стояла на балконе в белом платьице и кричала.

По иронии судьбы она прекрасно выглядела в те мгновения. Лучи закатного солнца освещали ее волосы, и казалось, что на ней божественная корона, сияющий нимб, как у Младенца Иисуса на викторианских книжных иллюстрациях.

Моя маленькая красавица захлебывалась леденящим душу криком.

– Мам, мам! Иди быстрее! Лютик упала, Лютик упала! Мама, спаси ее, МАМАМАМАМАМА!

На какой-то миг я застыла и молча смотрела на нее.

Наконец, очнувшись, выглянула за перила.

Да, там была моя вторая дочь – упавшая на мостовую. У нее изо рта натекла красная блестящая лужа крови – как «речевой пузырь» в комиксах. Ее ручки и ножки были неестественно выгнуты в форме свастики, она напоминала схематичное изображение упавшего человека, некий символ.

Я сразу поняла, что Лидию нельзя спасти – как только увидела ее неестественную позу, но я бросилась вниз, обняла ее еще теплые плечики, попыталась нащупать слабеющий пульс. И тут как раз вернулись из паба мои мать с отцом, они поднимались по дорожке, и их взору предстала эта непередаваемая сцена. Они застыли, пораженно глядя на нас, моя мать что-то завопила, а отец начал названивать в «Скорую», и мы разругались – двигать Лидию с места или нет, и моя мать снова кричала.

Мы в слезах отправились в больницу и разговаривали в холле с двумя нелепо молодыми врачами – парнем и девушкой в белых халатах с выражением усталости и стыда на лицах. Они бормотали свои молитвы.

Критическая субдуральная гематома, обильные звездчатые разрывы, ярко выраженное ретинальное кровоизлияние…

Внезапно Лидия очнулась и привела нас всех в смятение. Тогда в больницу уже примчался побелевший Энгус. Мы сидели в палате – я, Энгус, мой папа, врачи и медсестры, и вдруг моя дочь вяло зашевелилась. Ее затуманенные глазки широко открылись. У нее во рту торчали какие-то медицинские трубки, она посмотрела на нас – печально и меланхолично, будто прощаясь, и потеряла сознание. Больше она в себя не пришла.

Ненавижу те воспоминания. Я помню, как женщина-врач, не скрываясь, подавила зевок во время разговора с нами – после того, как Лидию объявили умершей. Вероятно, у нее была долгая смена. Второй врач заявил, что нам «не повезло».