Холодные зори

— Если ты не в нашей организации, — взволнованно заговорил Масленников, — как же ты поведешь за собой массы, рабочих цеха, завода, поселка? Если ты не в нашей организации, как же ты практически будешь осуществлять свою авангардную роль, служить лучшим примером организованности, стойкости, идейной непогрешимости и чистоты? И как же твои товарищи смогут проверить все твои способности в партийной работе, оказать доверие, своевременно дать нужное задание, направленное на решение общей задачи? Нет, лично я всегда был и остаюсь сторонником нашей рабочей организованности, сплоченности и крепкой, нерушимой рабочей дисциплины. А эти качества именно сейчас, думается, как никогда, и нужны партии.

Прохор Сочалов искренне уважал Садникова, а его меньшевистские заносы считал временными. Он пытался при всяком удобном случае переубедить Садникова, перетянуть его на свою сторону. Но сейчас он не очень вдавался в эти, как он про себя окрестил, «теоретические дебри». Однако факты-то были налицо: полицейская служба укреплена, да еще сюда казаков подсыпали с целой ротой солдатиков. А Садников знай твердит: «Начнем формировать вооружение, польется рабочая кровь, будут жертвы. Не надо спешить и доводить дело до вооруженных конфликтов».

— Алексей, ответь мне, друг, положа руку на сердце, — обратился он к Садникову, — к чему нам вообще вооружение, коли мы опасаемся столкновений даже с полицией, не только что с солдатами или казаками?

— Поймите же, товарищи, — еще больше возвысил свой резкий, высокий тенорок Алексей Садников. Глаза не утратили горячечного блеска, но лицо вновь покрыла, словно подсиненным мелом, смертельная бледность. — Поймите же, что его превосходительство русский рабочий класс — это огромная сила. Стоит только ему захотеть свободы, и она будет. Так ведь оно на деле уже сейчас и получается. Разве вот, мы, например, сегодня утром, вообще эти последние дни, словом, сейчас не пользуемся открыто свободой собраний, как того и хотят рабочие? — патетически закончил он свой новый монолог.

В тесной, пыльной и насквозь прокуренной конторке воцарилось тягостное молчание. Слышались только мощные удары киянок и кувалд да шуршание наждачных кругов там, за тонкой стенкой в котельной.

За кажущейся правотой многих высоких слов велеречивого Садникова о силе и могуществе рабочего класса, за мелким горохом рассыпанных им хлестких фраз о неких победах явно проступала большая, скользкая, липучая ложь, которую надо было отшелушить и выбросить.

Но любая резкость в адрес меньшевистского «главковерха» на этом согласительном, а не дискуссионном совещании окончится лишь тем, что он вскочит и убежит. Поэтому Тихий старался говорить вовсе без эмоций, теми простыми и каждому понятными словами, которые надежно входят в сознание. Он рассказал коротко о том длинном и тяжелом пути, который прошел русский рабочий класс в яростной бескомпромиссной борьбе за свои права. Но до сего времени официальная, профессорская русская история остается историей царствующих дворянских семей и домов.

— Нельзя ли прямо о деле? — вспылил неожиданно Сыромятников. — Товарищ Алексей, думается, уже высказал нашу точку зрения.

Слова меньшевистского краснобая не смутили Тихого.

— Спасибо за помощь, товарищ Матвей, — спокойно ответил на реплику Тихий. — И Алексей, как ты помнишь, призывал всех нас не торопить события.

Я говорил о классовой борьбе, которая замалчивается дипломированными учеными. Самым внимательным образом я ознакомился с материалами суда над орехово-зуевскими рабочими. Вчерашние темные, забитые крестьяне сумели учинить так называемый «мальчий бунт» — первую организованную стачку русских рабочих. И что же? Сам коронованный, беспощадный к народу суд вынужден был оправдать забастовщиков. В чем здесь секрет? Восставших орехово-зуевских рабочих поддерживали крестьяне окрестных и даже дальних сел и деревень своими бунтами против помещиков. Все это надо было срочно заминать, хотя бы с помощью суда, не обошедшегося, однако, без блестящих речей буржуазного юриста Плевако, выступившего на сей раз в защиту недавних крестьян, которые попали в прискорбное положение бесправных рабочих Никольской мануфактуры.

Было это двадцать лет назад. Но у нас, на Волжских заводах, положение ничуть не лучше. Рабочие массовых профессий имеют, как известно, самую низкую зарплату.

Бесправие, грязь, нищета, забитость, отсутствие заботы о самых насущных нуждах людей — вот положение рабочих на наших заводах. А ныне единственное крупное заведение рабочих — столовая и клуб, ремесленное училище с общепитом — закрыто: там расквартированы войска.

— Что же ты предлагаешь? — не удержался теперь и Садников.

— Я, Алеша, лишь продолжил твою мысль. Ты убедительно говорил о соотношении стратегической и тактической задач в нашей совместной организации борьбы рабочих на Волжских заводах за право свободы стачек, свободы собраний, свободы слова и печати.