Холодные зори

— Вот такие мы и есть: всяк на свой манер и все один к одному, Марина свет Ивановна. Любите нас и жалуйте.

Раздался гонг, и Петр взял под руку Марину, оставив в некоторой растерянности и Василька и Сергея. Григорий задержался, сказав, что к началу второго отделения он не опоздает.

Когда расселись и уже погасли верхние огни, Маринка вдруг услышала голос Петра:

— Марина Ивановна, познакомьтесь хотя бы издали с соседом моим — представляю: Алексей Садников, конторщик первой руки, не человек — голова, словом, мой друг и сотоварищ.

— Будем знакомы, — живо откликнулся тот, быстро повернув голову в сторону Марины, и почти крикнул: — Насчет первой там или десятой руки — не слушайте, а зовут меня и впрямь Алексей.

Тихо вошел и сел на свое место Григорий.

И вот вновь зажглись огни рампы. В зале свет погас. Началось второе отделение незабываемого концерта.

Шаляпин был в ударе. Он с блеском исполнил «Двух гренадеров» и любимую Горьким «Сижу за решеткой…», затем свою коронную «Блоху». Его без конца вызывали, просили петь еще и еще.

Федора Ивановича в этот вечер буквально и на полминутки не отпускали за кулисы, а он охотно и с большим подъемом пел и пел.

— Нелюдимо наше море — день и ночь шумит оно, —

раскатами грома гремел шаляпинский бас в театре, а Маринка все-таки услышала, как кто-то сказал неподалеку от нее:

— Нет конца и нет краю горюшку русскому…

— Мимо горя не пройдешь, — как бы отвечая на эти слова и на песню, которую сейчас исполнял Шаляпин, раздумчиво сказал Петр. И неожиданно с таким напором, будто держит речь перед большой толпой, заговорил, обращаясь к соседу, порывисто и страстно: — Слезы голодных, жестоко обманутых, боль сердца народного, его стон и плач в этой истинно русской песне. И все-таки, Олеша, люб мне Шаляпин наш более всего иным: каким-то буйным, что ли, озорноватым мужицким темпераментом… Шаляпинская песня — ты прав — подымает, брат, возвышает душу. Да, такая песня ведет вперед, и только вперед!

Новая волна аплодисментов заглушила слова Петра.

Федор Иванович уже в третий раз выходил к рампе, кланялся, но петь не собирался.

И тут с галерки, покрывая гул приветственных рукоплесканий, раздался властный, баритонально высокий, но необычайно свежий, молодой и зычный басок:

— Бра-а-аво-о, Шаляпин. По-о-овторить!

Шаляпин высоко поднял голову, приложил козырьком руку к глазам, начал всматриваться в население райка. В этом по-своему красивом голосе он готов был услышать силу и мощь соперника и, видимо, искренне тому порадовался.

— Пов-то-о-ри свое «браво»! — ответно крикнул он на шаляпинских низких октавах галерке.

Теперь уже стоя, Сергей Ермов еще громче, но высоко, чуть ли не в теноровом регистре, бросил сверху на сцену молодцевато и задористо:

— Про-о-о-сим Шаляп-и-и-ина-а!

И в ответ зазвучала любимая волжская «Дубинушка».

Галерка дружно подхватила припев:

— Подернем, подернем,
Да ууух-не-ем…

Шаляпину, видно, не впервой было слышать такую втору.

И официальный губернский город, а почти весь партер и ложи нового городского театра были заняты высокими губернскими чинами — и светскими, и военными, и духовными — впервые услышал со сцены своего театра гневные, бунтарские слова народной, по-разински удалой песни.

Глаза молодых парней сверкали. Те, что сидели в последних рядах, давно поднялись со своих мест. А к концу песни почти вся галерка пела стоя. Оглушительными хлопками крепких и жестких рабочих рук приветствовала она своего любимого артиста-волгаря. Когда опустились на свои места, крепко сжимали молодыми мозолистыми руками свои палки. Маринке почудилось, будто это и были те дубинки, которые помогут решить трудный многовековой спор между людьми труда и горсткой власть имущих.

Тут Маринка увидела, как Горький там, внизу, в ложе, энергичным рывком головы откинул свои длинные волосы, крепко схватил свою суковатую палку и только теперь помогает своей партнерше подняться с мягкого кресла. И на Маринку вдруг нашло какое-то прозренье. Она увидела на галерке множество таких вот Горьких — и волосы, и косоворотки, и кушаки, и палки — все было, как у него. Вот кому хотят подражать молодые рабочие. Даже своим внешним видом многие из них стремятся быть похожими на него, на своего кумира Максима Горького.

Теперь и Маринка твердо знала, у кого учиться тому, как жить. Не велика беда, что она не парень. Жаль, что до сих пор очень мало читала его книг, хотя и не раз слышала и о нем самом, и о его творчестве от брата и от его друзей. И еще одна мысль была неуемна: «Каков этот тихоня Сергей Сергеевич! И какой у него удивительный голос!»

Концерт окончился. И огни рампы погасли.

Вскоре к театральному подъезду подкатил закрытый фаэтон с двумя керосиновыми фонарями по бокам кучерского высокого сиденья. А на нем, в кучерской высокой шляпе, с белыми перчатками на руках, восседал уже знакомый Маринке по Бежице приятель Григория Прохор.

— Переманил-таки меня вслед за собой ваш братец, Мариночка, — мягко улыбаясь ей, сказал Прохор, — И место нашлось неплохое.