Холодный апрель

— Прелюбодеяние хоть и извращенная форма, но все же — любо-деяние. И я не знаю, что из двух крайностей лучше в общении с женщиной — оставаться холодным камнем или напропалую флиртовать. Вон как ты вчера взбудоражил наших женщин.

— Может, это ты их взбудоражил.

— Ко мне они привыкли.

— А знаешь ли ты, что я тут чуть не влюбился? А она оказалась пастором. Саския… — Он сам удивился, как легко произнес это имя. Еще несколько дней назад не решился бы никому признаться в своем увлечении. А теперь мог сказать даже «чуть». Это могло означать только одно: наваждение проходит. Или Фред на него так влияет? Легко и просто было перед ним опорожнять душу от невысказанного. Как перед исповедником.

— Любая любовь лучше любой ненависти, — сказал Фред.

— Но лучше высокая любовь.

— Кто спорит?

— А высокая ненависть?

— Что?

— Ну… лучше сказать: святая ненависть.

— Звучит все равно как «святой сатана».

— Это все умствования, Фред. — Он помолчал и заговорил медленно: — Я здесь избегал разговоров о войне, а сейчас скажу: именно ненависть дала нам силы победить. Святая ненависть.

— Нет, нет! — Фред замахал сразу обеими руками, оторвав их от руля. — Отец говорил о вас совсем другое.

— Другое он говорил об отношении к пленным. А о стойкости русского солдата разве не говорил? О его выносливости, самоотверженности, презрении к смерти? Если бы ничего этого не было, как бы русские оказались в Берлине? Задумывался над этим?

— Конечно. Большая территория, большие материальные и людские ресурсы, наконец, ваш общественный строй, позволивший максимально централизовать и направить все средства и возможности на войну. Разве не так?

— Так, да не совсем. Слышал ты о таком понятии — массовый героизм? Задумывался ли о том, почему, несмотря на колоссальные потери на фронтах, число самоотверженных людей, героев, не убывало, а скорее наоборот? Одни герои погибали, откуда брались другие?

— Наверное, русские такие воинственные?

— Воинственные? Совсем нет. Русские скорее безмерные добряки, отчего и страдают на протяжении всей истории.

— А вон сколько захватили…

— Что захватили?

— До Тихого океана.

— Это не захваты, дорогой Фред. Тысячу лет, а может, и больше Россия, Русь сдерживала напор кочевой степи. И сдержала, и этим, кстати сказать, спасла Европу от разорения. А потом, когда кочевой образ хозяйствования в результате закономерных исторических процессов изжил себя, начался обратный процесс, — распространение на восток более передовой земледельческой культуры. Только и всего. Немногочисленные кочевые народы, которые жили на этих территориях, перешли на оседлый образ жизни и существуют поныне, имеют самоуправление, автономию. Ну-ка найди что-нибудь похожее, скажем, в Соединенных Штатах Америки?

— Оставим американцев. У них свои грехи, у вас — свои. Захват есть захват, чем бы это ни объяснялось.

— Фре-ед! Да неужели это ты говоришь такое? — воскликнул Александр. — Когда бандит на ночной улице убивает человека, это одно, а когда человек, защищаясь, убивает бандита, это же совсем другое! Как можно равнять?!

— А чем объяснить тот факт, что маленькое Московское княжество за несколько веков превратилось в такого гиганта?

— Это же естественный процесс объединения. Германия когда-то делилась на десятки самостоятельных государств. Объединение их разве можно назвать чьим-то захватом?

Фред долго не отвечал, видно, такое сравнение было ему внове. Справа и слева от дороги разворачивались пологие зеленые горы с живописно раскиданными по склонам аккуратными домиками. Машина проскочила тихий городок с коротким названием Лорх, перемахнула по мосту через речку Ремс, и у обочины Александр вдруг увидел большую надпись: «Першинги-2» рядом, за окном». Невольно оглянулся, ища глазами темные силуэты ракет, так въелись в сознание плакатные образы. Светило солнце, прожекторно взблескивали окна домов на холмах, колками топорщились перелески в накинутых поверх прозрачных вуальках первой листвы. А впереди, в межгорье, поднимались над лесом островерхие, действительно похожие на ракеты шпили кирх Швебиш-Гмюнда.

Улицы и площади города были забиты плотными толпами, и Фреду то и дело приходилось сворачивать в переулки, объезжать. Наконец нашли стоянку, где можно было приткнуть машину. Городские кварталы остались в стороне, а здесь вплотную к стоянке подступали зеленые склоны, поросшие плотными зарослями кустов. Стояло под горой глухое краснокирпичное здание без окон и с трубой, похоже — котельная. У самого въезда на стоянку примостился домик пивбара. И еще по соседству были два-три одноэтажных домика.

Александр огляделся, прикидывая, куда отсюда пойти.

— В толпу-то не надо бы, издали бы посмотреть, — на всякий случай напомнил Фреду.

— Посмотрим, — неопределенно ответил Фред и полез напрямую в гору, через кусты, через какие-то редкие проволочные загородки. Наверху, оказалось, была дорога, они пошли по ней и скоро увидели впереди другую дорогу и людей, идущих по ней бесконечной колонной все выше и выше в гору.