Холодный апрель

— Выпьем пива? — предложил Серж. Не дожидаясь ответа, бросил две марки в щель автомата, взял банку в открывшемся окошечке, протянул Александру.

Теперь у них было занятие: обоим почему-то захотелось прочесть то, что написано на банке, потом Серж стал показывать, как надо срывать крышку, и Александр внимательно смотрел, хотя прежде не раз проделывал эту несложную процедуру. Они церемонно отпили по глотку, удовлетворенно покачали головами. И Александр вдруг начал рассказывать о Костроме, решив почему-то, что именно это сейчас больше всего интересует Сержа. Увлекаясь, горячась, он описывал белокаменные торговые ряды, старинную каланчу, Молочную гору — спуск к Волге, пристани, от которых чуден вид на мосты, на горы Заволжья, на старинный Ипатьевский монастырь… Здесь некому было слушать, кроме Сержа, и Александр говорил громко, сам восхищаясь и удивляясь из этого германского далека своеобычной красоте родного города.

До поезда оставалось четверть часа, и они пошли искать место, где должен был остановиться нужный вагон. Вернулись, привезли тележку к этому месту.

— Вест ист вест, дахайм ам бест[23], — сказал Александр, словно уже садился в свой московский поезд.

— Да, да, — закивал Серж. — У нас говорят: хороши запад и восток, а дома лучше.

— Лучше…

— И для меня лучше моей родины — земли Баден-Вюртемберг ничего нет.

— Разве не в Ольденбурге родина?

— Я родился в Штутгарте. А живу в Констанце. На юге, у Боденского озера. О, это такая красота!..

Только что не знавшие, о чем говорить, теперь, когда поезд должен был вот-вот подойти, они вдруг заторопились высказаться. Александр расхваливал свою Кострому, берега Волги ниже города, сравнимые по красоте, как он считал, по меньшей мере с видами Швейцарии. Стараясь не перебивать, ловя паузы, Серж рассказывал о красотах своей виноградной Швабии, где и вина самые лучшие, и памятники старины самые уникальные. А Констанц!.. О, Констанц, по его убеждению, — вообще не город, а чудо света.

— Боденское озеро! Это не озеро, это кусок неба, упавший в ущелье. Швабское море, как мы называем его в своей газете…

— В какой газете?

— «Зюдкурир». «Южный вестник», — повторил он по-русски и засмеялся.

— Вы изучаете русский? — удивился Александр.

— Да, изучаю. Мама разве не говорила? — повторил он.

— Ничего она не говорила.

— Только я не могу, как вы по-немецки. Но занимаюсь регулярно. И в Славянских днях участвую.

— В Славянских днях?..

— Они каждую осень проходят в нашем Констанцском университете. Занятия русским языком, доклады. В прошлом году принимал участие в дискуссии на тему «Герметические элементы русского романа двадцатого века».

— Что это за герметические элементы?..

Серж не успел ответить: из-за построек, загородивших платформу, как-то беззвучно выкатился поезд и зашипел тормозами, останавливаясь. Открылась дверь вагона, и Александр услышал русскую речь, показавшуюся ему почти музыкой:

— Куда вы лезете?! Ну народ!

— Да хоть пива купить!

— Какое сейчас пиво, ночью?

— Да хоть в автомате. Марки же остались.

Опережая проводника, из вагона выскочил полный мужчина в спортивном костюме, помчался по пустой платформе.

— Ну, прощай! — сказал Александр, беря чемодан и баул.

— Я помогу. — Серж взял в охапку все оставшиеся пакеты, шагнул к двери вагона, разделяя слова, сказал проводнику по-русски: — Я бра-та про-вожать.

— Да-да, мы сейчас выйдем, только вещи отнесем.

Проводник отступил, не обратив внимания на то, что братья, а так по-разному говорят по-русски. Не первый год работал он на заграничных линиях, всего нагляделся.

В купе было душно. Тускло горел плафон под потолком, в узкое окно вливался с платформы мертвенный свет люминесцентных ламп. Пассажир, занимавший верхнюю полку, крепко спал, сдавленно дыша открытым ртом. Проснулся на миг, спросил испуганно:

— Что, Ганновер?

Не дожидаясь ответа, повернулся к стене и почти сразу задышал глубоко и ровно.

Свалив все вещи на полку, они, ни слова не говоря, вышли из вагона. Потоптались возле проводника, не зная, что еще сказать друг другу. Сказать и спросить хотелось обо многом, но все требовало времени, долгих объяснений.

Отошли к скамье, стоявшей посередине платформы, но и там с разговорами было не легче.

— Пиши.

— Я напишу.

— Привет всем. — Он хотел сказать «Саскии», но не решился.

— Привет Костроме.

— Приезжай.

— Я обязательно приеду.

— Пиши…

— Садитесь, отправляемся, — сказал проводник. Пассажиров больше не было, и он не очень волновался: один успеет сесть в последний момент.

Поезд тронулся почти бесшумно. Александр торопливо схватил руку Сержа и прыгнул в открытую дверь вагона.

— Пиши!

— Я напишу!

— Проходите, надо закрыть дверь, — сказал проводник.

— Погодите же! — чуть не крикнул Александр.

— Давно не виделись, что ли?

— Никогда не виделись.

— Что, с войны?

Он не ответил, высунувшись из вагона, смотрел на быстро удалявшуюся, одинокую на пустой платформе фигуру Сержа и остро жалел, что не обнял его, не попрощался по-человечески.