Холодный апрель

Теперь и по улице идти было легче: на витрины не заглядывался, смотрел по сторонам. Вот люди копаются в ящиках, выставленных возле магазинов, выдергивают из кучи связанные попарно туфли. Степенных немцев возле этих ящиков не видать, все больше люди восточного облика, должно быть, иностранные рабочие. Вот музыкант потешает публику игрой сразу на нескольких инструментах, руками тренькает на гитаре, губами выводит не слишком благозвучную мелодию на трубе, ногами жмет на педаль, соединенную с колотушкой, бьющей в барабан, локтями умудряется толкать какое-то приспособление, и тогда раздается металлический звон тарелок, прикрепленных — для смеху, что ли? — к тощему заду. Все это удерживается на громоздкой раме, и человек, вписанный в эту конструкцию, сам напоминает механическое устройство. Вот художник ползает на коленях по асфальту, рисует цветными мелками большой портрет Леонардовой Джоконды и то и дело поглядывает на жестянку для монет, возле которой крупно написано «Danke!» — «Спасибо!». Вот молодой парень изображает живую форсунку, дует на огонь керосином, и пламя факелом всплескивается над толпой. Его приятель бьет бутылки на положенной на асфальт дерюжке, а потом ложится на осколки голой спиной и делает вид, что отдыхает. Вот маленькая малайка прямо посередине улицы исполняет какой-то ритуальный танец с долгими статичными позами. Ставит ногу на пятку, медленно шевелит ступней, делает быстрый поворот, снова застывает в красивом изгибе, плавно поднимает руку, потом другую, разворачивает ладони… На ее лице маска полнейшего бесстрастия, это резко контрастирует с уличной сутолокой, заставляет прохожих долго остолбенело смотреть и смотреть, удивляясь такой необычной невозмутимости. Возле жестянки с неизменным «Danke!» надпись: «Покой — основа мира». Вот певцы — мужчина, невероятно толстый, видимо, больной, рядом худенькая женщина с ребенком на руках, качающая коляску с ребенком. Между ними еще двое детей — мальчик и девочка. Все вместе поют дурными голосами, вызывая скорее недоумение, чем интерес. Но монеты им бросают часто, жалеют. И лохматому немытому бородачу, то ли наркоману, то ли алкоголику, сидящему на асфальте под шикарной витриной, подают часто. Он неумело, всей пятерней, бьет по струнам гитары, скабрезно ухмыляется и хриплым пропитым голосом поет неприличные куплеты. Его обступили толпой, дружно хохочут после каждого выкрика и бросают, бросают монеты…

Каждый тут, на Кёнигштрассе, зарабатывает как может, ничто не предосудительно.

А вот нищей, похожей на цыганку, ничего не подают. Она сидит с ребенком на руках возле стены, и ее обходят. Не помогают ни жалостливый вид, ни подобострастное «Данке», написанное на картонке. Просто несчастных, неспособных на инициативу, здесь не любят, шарахаются от них, как от заразных. Даже если тебе очень плохо, улыбайся, смотри на жизнь насмешливо, как тот похабник-алкоголик, или смеши почтенную публику, как тот человек-оркестр, или просто пой, даже если нет голоса. Хочешь получать, должен что-то давать, думать должен, суетиться, стараться. Ни за что денег не платят. Простое сострадание тут не в моде. Таков суровый закон. Но, может, и разумный? Человек отвращается от нахлебничества, подталкивается к деятельности?..

Так думал Александр, рассматривающий эту непривычную для него жизнь чужой улицы. И соглашался с ее законами, и протестовал. Сострадание — это же важнейшая добродетель. Не будь ее, что станет с людьми, с общиной человеческой?..

А потом он увидел группу юнцов, живо напомнивших ему фашиствующих турок из парка. Их было человек десять, парней и девушек не старше восемнадцати лет. Все одеты в черные смокинги, но с брюками, вызывающе обрезанными выше щиколоток. У всех — галстуки-бабочки и блестящие цепочки на шее, крупные, похожие на цепочки от унитаза. И у всех столь же вызывающие прически: одни обриты наголо, у других короткие волосы, смазанные чем-то, стоят дыбом. У девушек прически таковы, что в сравнении с ними наши знаменитые, именуемые не иначе как «я у мамы дурочка», показались бы вполне пристойными. Как они это делают, трудно и понять, — склеивают, что ли? — только волосы торчат вертикально и образуют что-то вроде петушиного гребня. Эта экзотическая группка молча прошествовала по улице, и люди расступались перед ней, не выказывая удивления, — то ли привыкли к подобным «потрясателям общественного мнения», то ли побаивались их.

Александр пошел следом, ожидая, что они вот-вот вытворят что-то столь же неожиданное, как их вид. Но поведением своим эти парни и девушки не отличались от всех остальных прохожих, и это было непонятно: если уж вырядились, то зачем-то?