Холодный апрель

Они свернули с Кёнигштрассе налево в переулок, остановились возле витрины какого-то магазина, пообсуждали что-то и пошли дальше, туда, где в конце мельтешилась толпа. Александр тоже остановился возле этой витрины и застыл, завороженный: за стеклом лежали и висели на проволочках настоящие пистолеты и револьверы самых разных систем. Он не удержался, заглянул в настежь раскрытую дверь; маленькая лавчонка была сплошь увешана оружием, чистым, блестящим, смазанным. На прилавке под стеклом лежали всевозможные ножи, пчелиными сотами блестели в коробочках патроны. В лавке топтались два покупателя средних лет, и молодой, совсем молодой сухощавый продавец скучал за прилавком. Никто ни с кем не разговаривал, словно это был всего лишь выставочный зал, где каждый воспринимает экспонаты как хочет и может. На Александра тоже не обратили внимания, и он вошел, принялся рассматривать витрины с оружием. Оружие было его страстью все время, как он себя помнит. Они, мальчишки военного поколения, играли только в войну, мастерили мечи да автоматы, мечтали «заделаться» не иначе как разведчиками и очень сожалели, что война кончилась раньше, чем они успели вырасти. Военные и послевоенные тяготы, голод и слезы, даже слезы матери, убивавшейся над похоронкой всю войну и долго еще после войны не верившей в свое вдовство и часто плакавшей по ночам, — все это не задевало детской души. По малолетству он не мог помнить самой войны, но, как и все вокруг, долго жил военными страстями, переживаниями, бесчисленными рассказами, книгами, кинофильмами, и ему казалось, что вся война прошла перед его глазами, трагичная, но и романтичная, тяжелая, но и победоносная. Многое миновало и изменилось, но детское неравнодушие к оружию все было при нем. Да еще немецкий язык, который давался ему легко и в школе, и потом в институте и который выучился как бы сам собой, без особых усилий с его стороны. «Весь в отца», — говорила мать, когда об этом заходила речь, и он радовался, что в нем есть что-то отцовское…

От оружия трудно было оторвать глаз: револьверы с тяжелыми барабанами, не определишь, какого и калибра, пистолеты, каких Александр никогда и не видел, крохотные браунинги, черные, зовуще поблескивавшие безукоризненным воронением и никелированные, какие-то несерьезные на вид, словно игрушечные. В рукоятки некоторых были даже вставлены блестящие камни. Бриллианты? Но зачем они на пистолетах? Впрочем, украшались же драгоценными каменьями эфесы шпаг и сабель…

В душном полусумраке магазинчика вдруг ясно послышалось ему хриплое «Хайль!». Оглянулся. Сухощавый, с каким-то шишковатым лицом продавец все так же безучастно смотрел мимо покупателей. В самом конце магазина темнел прямоугольник раскрытой двери. Возглас мог доноситься только оттуда. Александр шагнул к самому краю стенда с оружием, заглянул в дверь и первое, что увидел, — медузообразное пятно Германии, какой она была до войны. Карта висела рядом с телевизором, на экране которого стоял кто-то с вскинутой в фашистском приветствии рукой. Но это было не кино и не хроника прошлого, человек на экране выглядел явно по-современному. Замелькали другие лица, столы, — передавали какое-то заседание, — затем телевизор зашелестел совсем тихо, и стали слышны голоса разговаривавших в комнате людей. Их было четверо. Сидели за низким столиком. Не все было слышно из их разговора, но Александр неожиданно уловил слово «русский» и навострил уши: не о нем ли разговор? Говорили о русских вообще, о России. Кругленький господинчик, сидевший спиной к двери, размахивая сигаретой, восклицал, что русские по природе своей всегда были агрессивны, что маленькое Московское княжество, захватывая земли соседей, выросло до сверхгиганта и теперь грозит всему миру. Он говорил быстро, многое было не разобрать, но Александр понял: кругленький господинчик оправдывает не только Карла XII и Наполеона, но также и Гитлера, которые явились-де жертвами русской экспансии в Европе.

— …Советский Союз использовал вторую мировую войну для расширения сферы своего влияния, — доносились разрозненные фразы. — Советская угроза беспримерная в мировой истории… Планы захвата Ганновера Советской Армией… Расшатывают нас изнутри, организуя разные демонстрации…

— Битте? — услышал Александр вкрадчивый голос над самым ухом и вздрогнул. Продавец стоял рядом, согнувшись в полупоклоне, готовый услужить. Или, говоря свое «пожалуйста», он предлагал войти в эту комнату с телевизором?

— Нет-нет! — сказал Александр и пошел к выходу. Оскорбляла сама мысль, что его могли принять за сочувствующего.

«Ну Каппес, ну демагог! — думал он, шагая по переулку. — Сюда бы его, ткнуть носом в это реваншистское гнездо! Русские агрессивны! Да есть ли другой народ с таким гипертрофированным чувством сострадания?! Не так ли вопили гитлеровские теоретики перед войной?! Корежили нашу историю, унижали. Чтобы развязать руки будущим эсэсовцам. Не затем ли и теперь извращают историю?!