Холодный день на солнце

В квартире мало что изменилось: в прихожей – бра с бордовым абажуром, в нише стенки – виниловый проигрыватель, на книжной полке – Диккенс, Уайльд и Ремарк в оригинале… Но все это кажется мне скорее декорацией к фильму обо мне, чем местом, где я и вправду жила.

– В прихожей теперь легче дышится, – замечаю я. – Без моей обуви.

– Можешь ее снова разбросать, если хочешь.

– Вымахали, – я трогаю фикусы, стоящие на кухне.

– За год-то. Сейчас дам тебе тапочки. С завтрака осталась овсянка. Хочешь? Могу пожарить фасоль. Только сбегаю в магазин. Я еще ничего не приготовила на обед.

– Мама, мама. Я не хочу есть. В самолете кормили. Дай мне воды, и все.

Мама открывает кран и ждет, когда пойдет вода похолоднее.

– Многие, кто уехал, скучают по нашей воде, – говорит она, протягивая мне запотевший стакан. – Ты точно не хочешь есть?

– Точно.

– Думаю, это ненадолго. Я про воду. В Алагирском районе уже коричневая идет.

– Это не могло продолжаться бесконечно. – Я ставлю пустой стакан на стол. – Папа на работе?

– Да, на работе. Пациентов много. Как он говорит: «Мои цветы цветут летом». А у меня все: контрольные прошли, частников сегодня тоже нет.

– Кого?

– Частников. Я их так называю. Тех, кто ходит ко мне частным образом. Я не говорила?

– Нет.

– У меня два ученика. Ходят по два раза в неделю. Девочка из пятой школы – подтягивает английский. И парень, немец. Ну, из местных. Собрался на историческую родину. Учу немца немецкому. Представляешь? Кстати, они здесь не совсем забыли…

– Ты занимаешься репетиторством, – говорю я. – У вас плохо с деньгами?

– Да брось, Заря. С деньгами не плохо. Дело не в них.

– А в чем?

– Неважно. Не в деньгах. – Она улыбается и садится на стул, подобрав ноги. – Влад с Диной сейчас в Италии. Прилетят прямо перед Илониной свадьбой. А ты взяла весь отпуск?

– Ну… – мнусь я. – Знаешь, я тебе кое-что привезла.

Я склоняюсь над чемоданом и извлекаю синюю картонную коробочку.

– О, «Шалимар»! – восклицает мама. – Ну, зачем ты… Не стоило.

– У тебя же были такие духи, и они тебе нравились. Я подумала, нужно купить, тем более их вроде хотят запретить у нас.

Мама брызгает на запястье и вдыхает:

– Так хорошо, что жалко на себя. Может, отдать Арлете?

– Арлета пусть сама покупает, – говорю я. – Или пусть Илонин жених ей дарит. Откуда он вообще взялся?

– Без понятия. Сама у нее спросишь.

* * *

Вечером возвращается с работы отец. Седины у него больше, чем год назад. По скайпу я этого не замечала.

– И как это ты снизошла до нас? – бросает он с порога и проходит в ванную мимо меня.

Мама ставит виниловую пластинку Jethro Tull, которую я привезла ему. К середине первой песни он выходит из ванной и говорит:

– Ну, иди ко мне.

Мы обнимаемся.

– Какая ты бледная. Хорошо себя чувствуешь?

* * *

Сплю до полудня, а когда просыпаюсь, в телефоне пять пропущенных звонков от Алана и сообщение от него же: «Нам нужно встретиться». Не отвечаю.

Немного знобит, кружится голова. Ссадина на колене потемнела и выглядит как пятно коричневой краски. Чтобы спрятать ее, надеваю черные легинсы, завалявшиеся в шкафу. Завтракаю одним кофе. К маме пришла ученица – девочка лет девяти, которая никак не хочет запомнить третью форму неправильных глаголов.

Разбираю чемодан. Вскоре шкаф выглядит почти как до отъезда. Платье, в котором я прилетела, пованивает, и я наспех запихиваю его стиральную машину.

В ящиках трюмо до сих пор лежат несколько экфаковских учебников вперемешку с «Вечером у Клэр», «Стеклянным колпаком», «Тошнотой», «Процессом», «Машенькой», заколками, расческами, парой старых номеров Vogue и бижутерией, которую жалко выбросить. Вытряхиваю косметичку и расставляю ее содержимое перед зеркалом. Мое отражение похоже на выцветший автопортрет Франчески Вудман. Крашу губы, чтобы не выглядеть совсем черно-белой.

Мама долго говорит по телефону с Арлетой, а потом объявляет, что вечером мы идем к ней. Предчувствую, что теперь Арлета будет смотреть на маму как на проигравшую в негласном соревновании «Кто первой выдаст дочь замуж», и, хотя знаю, что маме на это скорее всего плевать, не могу избавиться от холода в желудке.

* * *

За столом у Арлеты усаживаюсь напротив Илоны. Та молчит, будто репетирует уайсадын[1]. Она почти не ест и все время вытирает руки салфеткой. У меня тоже нет аппетита.

– Зачем нужны эти многолюдные свадьбы? – говорит Арлета. – У нас так любят показуху. Вот, мол, посмотрите, сколько у нас гостей. Приглашают всех подряд: коллег, соседей, их родственников. Две трети гостей не знают, как зовут жениха и невесту.

– Света Плиева недавно дочь выдавала, – поддерживает тему Феликс, ее муж и отец Илоны. – Пригласила директоров предприятий, с которыми работала. Видать, чтобы денег больше записали.

– А еще есть те, кто ходит на свадьбы, чтобы перед нужными людьми показаться. Славик, Ирки Каллаговой сын, недавно на министерскую свадьбу заявился. Стал там обниматься со всеми. А жених у него спрашивает: «Ты кто такой?»

– Я так понимаю, – говорит отец, – у вас будет немного гостей.