Холодный день на солнце

– Тише, у мамы пациент, – предупреждает Люси на пороге. – Понимаешь, биоэнергетика, – шепчет она, когда мы на цыпочках пересекаем прихожую. – Их нельзя отвлекать.

Я бросаю нерешительный взгляд на дверь. Я давно знаю, что мать Люси занимается чем-то подобным, но ни разу не заставала ее за работой.

– Мы должны активировать вашу солнечную чакру, – просачивается из-за двери.

Окно в комнате Люси зашторено. Стены расписаны цветными кляксами в духе Поллока.

– Самое забавное, – Люси закрывает за нами дверь, – что мама Давида тоже занимается нетрадиционной медициной. Только она еще и врач по специальности. Я говорила?

– Ты даже не говорила, кто твоя по специальности.

– Ах, ну, она инженер. Закончила ГМИ – радиоэлектронный факультет.

– Из радиоэлектроники в биоэнергетику, – говорю я. – Круто.

Люси включает ультрафиолетовую лампу, и на стенах проступает узор, похожий на паутину. Я присаживаюсь на диван. Хочется прилечь и закрыть глаза.

– Они даже познакомились, когда мы встречались, и вроде как подружились. А когда мы расстались, обе были в шоке. – Люси опускается в плюшевое кресло у окна. Солнечный свет, сочащийся сквозь шторы, оставляет от нее лишь темные очертания. – Я хочу сказать, – продолжает она, – что это полная хрень, что Давида заставила бросить меня его мама. Я знаю, многие так думают, но это не так.

Я не знаю, куда деть взгляд. Делаю вид, будто разглядываю настенную роспись. Люси достает откуда-то маленькую курительную трубку из цветного стекла.

– Будешь? – спрашивает она.

– Я ведь бросила.

– Ну, это же не сигарета, – говорит Люси и жмет на кнопку зажигалки.

Огонек подсвечивает ее лицо. Сквозь прозрачный мундштук видно, как дым стремится к ее легким. После нескольких долгих затяжек она откладывает трубку, подбирает с пола ноутбук и пересаживается ко мне на диван.

– Я не так давно начала рисовать на компьютере, – говорит она. – Сейчас покажу.

Сначала идут обычные для Люси мотивы – оранжевые птицы, зеленые облака, гигантские цветы и поданные под этим соусом бесчисленные лица Джона Леннона. Затем гамма склоняется к красному, белому и черному. На смену Леннону приходят черепа и мумии. Если и встречаются птицы, то это в'oроны с огромными клювами, часто вымазанными в крови. Здесь растут плотоядные растения, земля кишит сороконожками, а воздух полон жирных мух. Посреди всего этого часто белеет фигура девушки, закрывшей лицо ладонями.

– Это совсем новые? – спрашиваю я.

– Ага, – отвечает Люси с улыбкой, которая тут же выцветает.

Думаю, на что бы переключить ее внимание, но Люси уже встает, вытряхивает пепел из трубки и говорит:

– Думаю, надо еще курнуть.

* * *

В понедельник готова свалить куда угодно, лишь бы не сидеть в четырех стенах.

Утром мне приснилось, будто я тону в аквариуме посреди людного, уставленного пальмами зала. Я била кулаками о стекло, но никто даже не останавливался рядом.

Когда встаю с постели, то все еще вижу, как пузырьки вырываются у меня изо рта и носа, и потом в ванной не сразу решаюсь встать под душ.

Люси не отвечает на сообщения и звонки. Алан тем временем снова предлагает встретиться, и к вечеру я соглашаюсь.

– Куда ты? – спрашивает мама.

– Собираюсь повидаться с Аланом.

– Алан, Алан… А, помню его. Кто он нам?

– Никто. Просто друг.

– А жаль. Кажется, приличный молодой человек. Может, приглядишься к нему?

– Мама! – морщусь я. – Он просто приятель, и больше ничего.

Спустя час я лежу на откинутом кресле в машине Алана. Машина стоит под ивой на обочине шоссе: ветви лежат на лобовом стекле.

– Две минуты, – говорю я и натягиваю трусы. – А ехали сюда мы минут двадцать.

Алан сидит на водительском сиденье, упершись лбом в руль.

– Две минуты. Даже меньше. У тебя что, никого не было этот год?

– А если так?

– Ты серьезно? – Я приподнимаюсь. – Нет, ты серьезно?

Алан поворачивается ко мне.

– Не отвечай, – говорю я.

Алан достает из ящика между сиденьями пачку сигарет и вдавливает прикуриватель.

– Будешь? – спрашивает он.

– Бросила.

– Я тоже собираюсь.

Прикуриватель выскакивает, и Алан подносит его к кончику сигареты.

* * *

Прошлой зимой я рассталась с Маратом. Двумя годами раньше он уехал в Москву за карьерой модного фотографа. Эти два года я как дура хранила верность, ждала его звонков по скайпу и редких визитов во Владикавказ. И все для того, чтобы однажды узнать, что он уже давно живет с Алиной – насквозь лживой девицей, которую влиятельный папа пристроил на факультет мировой политики МГУ и с которой мы вроде как считались подругами. И как им обоим удалось все это время писать мне о чем угодно и не упоминать друг друга? Будто все мы были не из одного города и не из одной тусовки. Напишет Марат, что сходил на такой-то концерт. А с кем ходил? «Да ты их не знаешь». Или Алина растреплется о том, как классно было на вечеринке в таком-то клубе, и выложит фотки, на которых она одна. И это не селфи. А кто снимал? Я и не спрашивала.