Холодный крематорий. Голод и надежда в Освенциме

Он похудел вдвое, а его обычная любезная улыбка превратилась в болезненную гримасу на изможденном лице. Этот человек явно умирает, хотя провел тут не больше пары недель. Говорят, он уже трижды пытался покончить с собой. Ему, заядлому курильщику, особенно трудно справляться без никотина. С безумной страстью он фантазирует о горах сигарет, о табачных россыпях. Он снова становится человеком только в те редкие мгновения, когда умудряется раздобыть сигаретный окурок или пару крошек табаку. В такие моменты он собирает венгров вокруг себя и произносит долгие речи, неизменно заканчивающиеся на оптимистической ноте:

– Нас не продержат тут более нескольких недель. Нет, ни в коем случае. Как только начнется вторжение, они сразу падут. Свобода близка, вот увидите, мы все поедем домой.

Даже сейчас он говорит что-то в этом роде. В его трясущейся руке дымится окурок дешевого «Капрала». Недокуренную сигарету сегодня Яношу дал англичанин-военнопленный на полустанке, где он грузил вагоны. Пространно, с мельчайшими подробностями, он пересказывает остальным историю своего везения. Этот человек счастлив.

Мы, новоприбывшие, разбредаемся по палаткам готовить постели. Люди из Сомбора, Суботицы и Нови-Сада пытаются оказаться в одном месте. Старшина лагеря с писарем тоже являются. Они хотят узнать новости с фронта. Потом бьют в лагерный гонг, который откликается дребезжащим гулом, и на нас, рабов, опускается глухая ночь.

Глава седьмая

4 часа утра. Кто-то стучит по палатке снаружи.

– Auf! – Подъем!

Команда тех, кто будит узников по утрам, бежит по рядам палаток. Писарь яростно колотит по рельсу, свисающему с дерева. Полусонные рабы вскакивают на ноги. Те, кто снимал на ночь полосатые робы, теперь поспешно напяливают их обратно. Умыться вряд ли получится. Сотни человек теснятся перед несколькими едва капающими умывальниками во дворе, и лишь некоторым удается ополоснуть руки и лицо ледяной водой. Пить ее строго запрещено – она может быть инфицирована. И так во всех лагерях без исключения.

Новый удар в гонг зовет на утреннюю перекличку. Надо поторапливаться, потому что те, кто не вышел вовремя, рискуют собственными жизнями. Пропустить поверку – один из самых тяжких проступков, нередко караемый смертью.

Сложно представить себе что-то более безнадежное и невыносимое, чем подобное пробуждение в столь мучительных условиях. Тебя ожидает очередной день пыток и опасностей, голода и побоев, грязи и вшей, и от этого осознания немедленно хочется умереть. Положить всему конец – эти слова регулярно вспыхивают в полусонном мозгу. А ведь сейчас весеннее утро! Позже, в еще более унылые рассветы ноября и декабря, мы будем вспоминать происходящее сейчас как радостные утренние мгновения. В эти дни у нас хотя бы была надежда, что в конце концов выглянет солнце и согреет наши окаменевшие от заморозков робы.

Но кто думал про ноябрьские утра? Нам и так доставалось сполна. Погруженные в жуткое настоящее, мы и представить не могли, что последуют еще большие ужасы.

Завтрака нет. Слышатся голоса капо, выкрикивающие на повышенных тонах ругательства, – так они подгоняют узников, заходящихся в кашле. Я просыпаюсь еще более усталым, чем заснул. Жесткая постель, присыпанная опилками, не дает отдохнуть, тем более на пустой желудок.

Дерьмо растекается вонючими ручьями вокруг пугающе шаткой, неустойчивой уборной. Люди, присаживаясь облегчиться, натыкаются друг на друга в непроглядной темноте. Тени толкаются над омерзительной ямой, переругиваются, отшатываются, вздыхают. У одного-двух в руках вспыхивают сигареты. Остальные, глядя, как тают эти крошечные огоньки, умоляют о затяжке. Курильщики сидят на корточках над кучами дерьма, постанывая и затягиваясь глубже. В Стране Аушвиц первое, о чем приходится забыть, – это чувство брезгливости. Самые запасливые из нас, у кого еще сохранился хлеб со вчерашнего дня, выменивают его на затяжку. Заключаются поспешные сделки: тот, кто лишился пищи, жадно глотает дым, тот, кто поделился сигаретным окурком, по-прежнему на корточках вгрызается в хлеб.

Старшина лагеря кричит:

– Antreten! – Построиться!

Начинается бешеная суета. Мы строимся с невероятной скоростью на холоде раннего утра. Новички стоят в отдельной колонне. С комендантом лагеря приходят гражданские: это прорабы из компаний, нанимающих у государства рабов. Новый отбор, сильно напоминающий невольничий рынок.