Холодный мир

Он не двигается, ожидая, пока я сделаю первый шаг, и дает мне право выбора: снять сначала верх или низ.

Трясущимися руками я цепляюсь большими пальцами за пояс штанов и тяну их вниз. Он помогает мне и, сняв их окончательно, отталкивает в сторону.

— Сейчас я буду слегка нажимать пальцами. Если почувствуете боль — скажите «боль» и число от одного до десяти, при условии что «десять» — это самая сильная боль, которую вы только чувствовали в своей жизни. Если сила боли изменится — назовете другую цифру.

— Хорошо.

Он нажимает руками на мой низ живота, сперва слабо, как бы пробуя, а затем сильнее. Его лицо всего в нескольких сантиметрах от моих бедер, и когда он поднимает глаза на меня, я быстро киваю, давая понять, что чувствую прикосновения, но мне не больно.

Его руки проходятся вниз по моим ногам, сперва нежно, затем с усилием. Опустив голову, он осматривает каждый квадратный сантиметр тела.

Левое бедро внезапно пронзает острая боль.

— Боль. Два.

Он давит сильнее, боль усиливается, но потом останавливается.

— Три.

— Вы уверены?

— Да, все не так плохо.

— Просто синяк, перелома или трещины нет.

Далее появляется боль в правом колене, стоит ему подвигать мою ногу из стороны в сторону.

— Боль. Три.

— Еще один синяк.

На теле обнаруживается еще около дюжины синяков — ни один из них не получает отметку выше «двух» — а вот со щиколоткой дела обстоят хуже: я вздрагиваю, как только он начинает ее вращать.

— Боль. Четыре.

Он методично продавливает пальцами каждый сантиметр.

— А сейчас?

— Пять.

— Растяжение, — он поднимает глаза на меня. — Но вообще все не очень плохо: нет разрыва связок или перелома.

Достав из аптечки тюбик, он растирает по всей щиколотке болеутоляющую мазь.

— Это местное обезболивающее — поможет снять воспаление и ускорит выздоровление. Только следите за другой ступней.

Он перевязывает ее, время от времени проверяя, чтобы не было очень туго, а затем поднимается к моей груди и снова останавливается в ожидании.

Нервное напряжение снова нарастает. Думаю, он ждет, пока я сниму футболку.

Но, как выясняется, я ошибаюсь. Взяв меня руками за плечи, он мягко произносит:

— Мне нужно вас перевернуть.

Легко развернувшись в невесомости, я даю ему стянуть с меня футболку и смотрю, как она медленно плывет передо мной, пока он ощупывает мою поясницу и медленно продвигается выше.

— Два, — шепчу я.

Теперь он втирает немного мази в мою спину, нежно массируя ее. Двигаясь руками вверх, нажимая то на спину, то на ребра, он находит еще три «болевых точки».

У меня болит шея («два»), а на плечах и руках только синяки, не требующие особенного лечения.

— Фаулер рассказал мне, что произошло на МКС, — говорит он, ощупывая каждый палец на моей руке. — Вы очень храбрая. И умная.

— Просто удачливая.

— Верно. А еще храбрая и умная.

Похоже, я начинаю стесняться — хорошо, что он не смотрит на меня.

Так удачно, что именно сейчас боль вспыхивает в левом мизинце, так как уже давно пора сменить тему.

— Три.

Он сжимает палец и слегка оттягивает его.

— Еще одно растяжение, без перелома. Я бы перебинтовал его, но тогда вы не сможете надеть перчатки.

— Все в порядке. Оставьте как есть.

Он кладет руки мне на плечи, и я жду, что он сейчас перевернет меня, но этого не происходит.

— Думаю, свою грудь вы можете осмотреть сами.

По-моему, мое сердце сейчас выпрыгнет. Если бы он проверил мой пульс, то подумал бы, что у меня гипертония.

Самое время напомнить себе, что выживание важнее скромности. Я потягиваюсь, опираюсь на стену капсулы, переворачиваюсь и смотрю ему прямо в глаза.

— Пожалуйста, заканчивайте.

Он с трудом сглатывает и отводит глаза. Вытянув руки, он нажимает пальцами на левую и правую ключицу.

— Один.

— Возможно, просто отдается боль в шее.

Только сейчас я понимаю, что задерживаю дыхание. Можно было бы дышать нормально, но тогда он сразу почувствует, как колотится мое сердце.

Его руки ни разу не касаются груди, а только скользят вокруг нее, заставляя меня стонать от боли.

— Четыре.

Нажим пальцами усиливается.

— Пять.

— Ушиб ребра. К сожалению, оно сломано, и тут мы ничего не сделаем.

Мышцы пресса, похоже, тоже отбиты.

Его руки останавливаются на самом верху подгузника — последнем, что на мне есть. Однако он не снимает его, а лишь мягко произносит:

— Вы в отличной форме, учитывая все, через что вам пришлось пройти.

— Думаете?

Наши взгляды словно соединяет невидимая нить.

— Уверен.

Даже не знаю, сколько времени мы смотрим друг на друга: возможно, всего лишь секунду или минуту, а может, час. Весь мир недвижим до тех пор, пока — неожиданно — капсула не врезается в нас. Я сверху, он снизу, и мы, вращаясь, несемся сквозь космос.

24 Джеймс

Эмму и меня бросает по всей капсуле, то и дело сталкивая друг с другом; все попытки поймать друг друга за руку тщетны. Все равно что находиться в работающей сушилке вместе с другим человеком. Голым. И еле знакомым. Но все же тем, о ком ты заботишься.