Кстати, строго говоря, ночь еще не кончилась: до рассвета оставалось еще минут пятьдесят. Но часовая пробежка в быстром темпе сожгла весь амфетамин, поэтому я и забежала в пекарню купить пышек для Грейс. Пекарня ютилась в проулке, втиснувшись между букинистическим магазином и дорогой цветочной лавкой, — я всегда пробегала там по утрам. Когда я бежала в ту сторону, то ничего необычного не увидела, но теперь я поняла, чего не хватало. Не хватало аромата свежевыпеченного хлеба. Могла бы и раньше заметить — за последние две недели Томас столько раз просил меня снять гнусные мелкие заклятия, наложенные его бывшей, что я взяла себе за правило забегать к нему каждое утро на обратном пути — даже не за плюшками, а просто так. Но сегодня, шлепая подметками по мокрой мостовой, я снова и снова думала совсем о другом — о своем разговоре с Грейс, о прочих своих сложностях и о том, как объяснить все Финну, когда я его увижу… Я фыркнула, сердясь на саму себя за то, что простых вещей не замечаю, и включила магическое зрение.
Мучная метель так и светилась от волшебства, как будто каждая пылинка была заряжена чарами, вызвавшими бурю. Надо было найти средоточие чар, тогда можно будет их
— Вы та фея, да? — Из цветочной лавки высунул голову с черным «ирокезом» парнишка лет семнадцати. — Я вас уже видел, вы всегда тут бегаете.
Я пробралась по лабиринту среди металлических ведер, выкрашенных черной краской, и картонных коробок со сладко благоухающими цветами, чтобы поговорить с ним.
— Ты не знаешь, там кто-нибудь есть? — Я показала на открытую дверь пекарни.
— Томас. Он помахал мне, когда босс привез меня сюда с цветами. — Парнишка высунул язык и облизнул серебряное колечко в нижней губе. — А, еще та женщина — как только она вошла, сразу мука и залетала. — Он вышел мне навстречу и остановился, продев большие пальцы в шлевки мешковатых штанов с огромными карманами. — Потом я услышал крики и ругань, наверно, они ссорились, потом грохот, будто кто-то упал, потом стало тихо. — Он говорил с оттяжечкой, словно все это ему до смерти надоело, а может быть, просто старался казаться ужасно взрослым и крутым.
Я поджала губы. Неужели бывшая пассия Томаса и правда наделала глупостей и он лежит там покалеченный? Мы с Томасом дружили; мало того, нрав у него был мягче мха в зачарованном лесу. Он ни за что не стал бы применять силу против женщины, даже для самообороны, и вообще, когда на сцену выходит магия, никакие мускулы не помогут. Я потянулась за телефоном, но сообразила, что оставила его дома. Проклятые гремлины со своей ворожбой.
— Позвони в полицию, — велела я парнишке, — и скажи им все то же самое, что сейчас сказал мне. Скажи, что в деле замешана ведьма, пусть пришлют наряд по борьбе с колдовством, понятно?
Он нагнулся, расстегнул карман на уровне колена и вытащил оттуда крошечный серебристый мобильник на цепочке.
— Конечно, сейчас позвоню.
Я продиктовала номер, он его набрал.
— А вы что, туда пойдете? — спросил он и потянул воздух носом.
И в самом деле… Несколько секунд я колебалась, потом решила, что ждать снаружи не по мне, особенно если я могу что-то сделать.
— Ладно, только когда кто-нибудь приедет, обязательно скажи, что я там, не забудь!
— Конечно. — Он потеребил колечко в губе пальцами с обгрызенными ногтями. — Все равно мне надо рассортировать цветы, пока босс не вернулся.
Стянув флиску, я намочила ее в черном ведре для цветов и тут поймала взгляд парнишки — он пялился на меня, прижав мобильник к уху. Ну и пожалуйста, в конце концов, я только что разделась перед ним до куцей черной маечки в облипку, и хотя телосложение у меня деликатное, на грани костлявого, и любая модель с журнального разворота одарена природой гораздо щедрее, но ведь подростки есть подростки, им покажи любую полуодетую самку, и они будут на нее пялиться, такова жизнь.
Я прижала флиску к лицу наподобие маски, дрожа от струящихся по голым плечам холодных капель. С трудом дыша сквозь ткань и вытянув руки, я на ощупь ринулась в мучную круговерть. Волшебство так и пузырилось вокруг, так что мне даже стало нехорошо — промелькнула мысль о том, что эти чары не просто оживили мешок муки. Я медленно пробиралась вперед, в основном по памяти, осторожно пробуя дорогу ногой — не лежат ли на полу чьи-нибудь распростертые тела. Полдюжины шагов — и я наткнулась на прилавок. Пробралась вдоль него, чувствуя, как чешется все тело: мучная пыль жалила, словно рой крошечных назойливых мошек, которым невтерпеж пробурить себе дорогу в живую плоть.
Живо представив себе это, я скрипнула зубами и подавила позыв почесаться.