Холодный путь к старости

– Не будем его обижать, девчонки, – сказала Галя. – Хотя, в принципе, я не против. Он сам как-то был у меня дома и ни-ни. Я его в спальню завела, диван показала, а он хоть бы обнял. Странный. Мы сидели на кухне, а тут мой пришел. Так и познакомились!…

В это время ручной, как белочка, Алик в соседней комнате, сидя на коротком диванчике, тискал маленькую симпатичную татарочку Асю. Татарочке нравилось, она пьяно смеялась…

– А где же Алик? – спросила Галя. – Кто нам будет наливать?

– Пойду посмотрю, – поспешно сказала Посульская и, покачиваясь, пошла к двери, за которой некоторое время назад скрылся Алик.

Дверь открылась, резко осветив целующуюся парочку зальным светом, большую часть которого съедала возмущенная тень Посульской.

– Вот это да! – крикнула она. – Девчонки, да они тут зажимаются. Ну Алик, ну негодник. Мы сидим, рюмки пустые, а они…

Ася смущенно вскочила с дивана и пошла к общему столу. Алик хотел пройти вслед за ней, как Посульская схватила его за руку.

– Так не пойдет! – крикнула она. – Хочу на ручках к столу, а то ноги не держат. Отнеси меня, Алик.

– Да он не поднимет тебя, – усомнилась Галя.

– Сможет, сможет, – уверенно пропела Петровна.

– Алик, под-ни-ми, Алик, от-не-си, – смеясь, скандировала Ася.

Алик оценивающе оглядел Посульскую с головы до пяток. Ее нельзя было назвать миниатюрной, как татарочка, и стройной, но лишнего жира в Посульской было явно меньше, чем в Петровне, и ростом она была не высока – с Галю. Таких женщин он носил. Мгновенье – и он подхватил ее на руки и понес к столу. Посульская, плавно и бесстрашно летя на полом, восхищено притихла, как и все женщины за столом, не ожидавшие такого от своей редакционной белочки.

Стопки с бульканьем наполнились прозрачной сияющей водочкой, столкнулись в коллективном звенящем поцелуе и опрокинулись в приоткрытые рты.

– Алик, возьми меня на ручки, еще хочу, – капризно и громко произнесла Посульская.

Она опять взлетела над полом и, схватившись за шею Алика, приблизилась к его уху и произнесла:

– Хочу в комнатку, где ты татарочку зажимал.

Пока она, как ребеночек, лежала на ручках, Алик окончательно обрел в ее глазах черты мужчины, необходимого ей в сей хмельной час. «А почему бы и нет?» – подумала Посульская и, едва встав на ноги, упала в объятия Алика.

– Хочу тебя, – сказала она. – Не будь дураком. Бери, такое счастье тебе больше не предоставится…

Они вертелись на вращающемся стуле, Посульская от радости совершенно потеряла самоконтроль и в самый ответственный момент, когда солнце счастья должно было отчаянно воссиять в душе, она, отчаянно дернувшись, свалилась на край стоявшего неподалеку стола лицом вниз, мгновенно и не сопротивляясь, как срубленное дерево. Когда она приподнялась, вокруг правого глаза добротно краснели несомненные признаки нарождающегося синяка.

– Блин! – обиженно вскрикнула Посульская. – Алик, ты что удержать не мог?! Как я теперь домой…

– Давай снегом! – крикнул испуганный Алик и, застегивая брюки, побежал к выходу из квартиры.

– Что случилось? Что случилось? Как вы там? – раздались голоса Гали, Петровны, Аси…

Морозный, снежный, черно-звездный в семь вечера январь шалил и жалил. Алик не побежал дальше последней ступеньки, он быстро схватил ком снега для утешения фонаря, но пока спьяну неустойчиво скользил на утрамбованном ногами насте, коллеги уже вывели Посульскую из подъезда…

С этого момента Посульская возненавидела Алика и делала ему гадости при каждом удобном случае. Поэтому к заданию Квашнякова написать про Алика нечто едкое и смешное она отнеслась особенно ответственно, и вот что получилось.

Почему бабахнул «Дробовик»?

«Самые болезненные удары наносят близкие»

«В редакции долгое время пылился Дробовик. Пылился, пылился… Вдруг как бабахнет! Да не просто – дымом и пулями, а газетками – «Дробинками». И чуется, эти «дробинки» собирались в кучку давно.

Дробовик, конечно, не ружье. Это журналист не из лучших: не любил лопатой махать изначально. Несколько лет он на базарах продавал безделушки и сладости. Попытался устроиться на должность начальника, но оказалось, что там необходимо работать, и не с хрупкими женщинами, как в редакции, а с мужиками. А работать с мужиками гораздо сложнее, мы, святая АКМ, это точно знаем, ведь мужики гораздо драчливее и крупнее и постоянно кидают…до синяков, а тут открылась городская газета.

Хорошо подвешенный язык, да еще с юморком, Дробовику пригодился. Инженер стал журналистом. И началось! Человек, сегодня вскрывающий язвы и опухоли, стал подрабатывать в администрации. А подкопив деньжат, сволочь, начинал критиковать тех, на кого работал. И от этого прямо мороз по коже. Даже собака не кусает руку, корм подающую. Наверное, мало получил. Вот тебе и бессребреник.

Наше редакционное ружье в человеческом облике решило пострелять еще, и к его материальным амбициям добавились политические – решил Дробовик пойти во власть. Стал нагуливать вес, изобретя «Дробинку», цель которой – вылить, в основном на руководителей, больше грязи, ничем, кроме его измышлений, не обоснованной…»