Холодный туман

— Ну-ка? — оживился Алексей Федорович.

— Мой начальник штаба завтра будет оформлять документы на двух летчиков, отбывающих в действующую. И я сегодня же прикажу ему, чтобы один из этих двух был Денисов. А? Приемлемо? Тем более, что Денисов давно уже уговаривает меня отправить его на фронт. Я ведь рассказывал тебе, что отец Денисова тоже был летчиком и погиб в первые же дни войны. Вот Андрей и рвется, чтобы посчитаться с немцами.

После минутной паузы Балашов проговорил:

— Конечно, на фронте тоже не мед, но лучшего ничего не придумаешь. На фронте свои порядки, там плевать хотели на Горюновых, да и вряд ли он станет запрашивать все воздушные армии, есть ли у них летчик Денисов. Правда, при крупных штабах тоже работают люди из Госбезопасности, но, как я слыхал, среди них не так уж много Горюновых..

Когда майор Балашов ушел, Лия Ивановна вернулась в комнату, села на кушетку и попросила мужа:

— Иди посиди со мной рядышком. И выключи свет — посумерничаем.

Петр Никитич так и сделал. Выключив свет, сел рядом с Лией Ивановной, обнял ее за плечи, сказал:

— Посидим рядком, да поговорим ладком, — так, кажется, в старину говаривали?

В открытую форточку — с чистым, словно настоянным на хвое воздухом — вливалась прохлада, и вместе с прохладой вливалась тишина, какая бывает лишь вот в такие минуты: вечер уже ушел, а ночь еще не наступила, она только-только спускается с небес и, крадучись, шествует по улицам города, по его окраинам, заглядывая в пока не закрытые ставнями окна.

— Тебе не холодно? — спросил Петр Ильич. — Может, принести шаль?

— Нет, нет, не надо, мне хорошо. Знаешь, о чем мне хочется тебе сказать? Я слышала ваш разговор с Алексеем и считаю твое решение отправить Андрея на фронт правильным. Нельзя допустить, чтобы его арестовали. Он прекрасный летчик, у него испанский опыт боев, Бог даст — он выживет в этой страшной войне. Ну, а уж если суждено будет погибнуть, что ж, значит, такая судьба.

— Лучше уж погибнуть на войне, чем в лагере, — сказал Петр Никитич. — И все же мне жаль с ним расставаться.

— Я тебя понимаю, — вздохнула Лия Ивановна. — Провожать на войну — не за стол приглашать. Меня и другое еще тревожит. Что ждет Алексея? Ходит-то он по самому краю страшной пропасти. Не дай Бог ему хоть раз споткнуться — пропадет ведь человек. Если и не сразу уничтожат, то все равно сгноят.

— Сгноят, — согласился Петр Никитич. — Таких, как он, не прощают. Как-то я попробовал говорить с ним об этом, так он знаешь что ответил? — «А я считаю себя солдатом. На передовой. По-другому жить не могу. Да и не хочу по-другому… Знаю только одно: споткнусь на чем-нибудь — живым в руки не дамся…»

Глава восьмая

1

Да, по-другому майор Балашов жить не мог. Не мог и не хотел, жизнь его вообще сложилась не так, как он хотел.

Было ему что-то около четырнадцати лет, когда однажды отец сказал:

— Сегодня вечером никуда не уходи, Алешка: пригласил я в гости своего давнего друга, с которым в гражданскую войну вместе лупили беляков в Крыму и на Украине. Интереснейший человек, на такого поглядишь — у самого крылья вырастают.

— А кто он сейчас? — спросил Алешка.

Отец подкрутил аккуратно подстриженные усы, улыбнулся:

— Кто он сейчас? А вот посмотришь. Только голову даю на отсечение: узнаешь его поближе — сам таким захочешь стать. Это уж точно.

Весь день Алешка ходил сам не свой от нетерпения. Отца своего, старого большевика, за боевые заслуги награжденного орденом Красного знамени, Алешка чтил, как чтят лишь выдающихся личностей. И был уверен, что и друзья отца должны быть такими же выдающимися личностями, теми живыми свидетелями той героической истории страны, о которой слагают песни.

К вечеру Алешка даже чистую рубашку надел, ботинки до блеска начистил, как-то подтянулся весь, хотелось перед необычным гостем в грязь лицом не ударить. И сумерки еще не легли на землю, и жара дневная еще не спала, а он уже сидел, как на иголках, весь в ожидании.

Отец, глядя на него, исподтишка улыбался, делая вид, будто ничего не замечает.

И вот, наконец, гость явился. Увидав его, Алешка чуть не ахнул: в дом вошел человек в летной форме, фотографии которого не раз и не два помещались в газетах; не узнать его было невозможно. Высокий, плечистый, с обветренным, загорелым лицом, он, по представлению мальчишки, был воплощением мужества, да иначе и быть не могло — в полярной авиации хлюпики не водились.

В первое мгновение Алешка не только растерялся, он даже почувствовал какой-то сковывающий его страх: да может ли он находиться рядом с таким прославленным человеком, на него смотреть, видеть вот так близко его широкую улыбку, его внимательные, чуть усталые глаза!

А летчик, по-дружески обнявшись с отцом, протянул Алешке руку и сказал:

— Ну давай знакомиться, парень. Тебя как зовут?

Алешка брякнул:

— Алексей Федорович.

— O-o! — протянул гость, скрывая улыбку. Молодец, а меня — Михаилом Петровичем. Ты в каком классе учишься, Алексей Федорович?

— Да Алешка я просто! — едва не пустив слезу от стыда, сказал Алешка. — Это я так, от растерянности… Седьмой я заканчиваю.