Холодный туман

Летчик просидел у них до поздней ночи. И вспоминали, вспоминали они с отцом былые времена, и-то смеялись, когда им на память вдруг приходили смешные эпизоды, то неожиданно их охватывала грусть по прошлому, по ушедшей своей молодости, которая оставила в их жизни неизгладимый след. А потом отец попросил Михаила Петровича рассказать о его работе в Заполярье, и Алешка, с открытым ртом слушая о ледовой разведке, о полетах над вздыбившимися торосами, в густых, как ночь, холодных туманах, в схватках летчиков со снежными бурями, не отрывал завороженных глаз от летчика и, как ни странно, не чувствовал больше ни скованности, ни страха, он словно душой приблизился к душе Михаила Петровича, временами ему даже начинало казаться, будто он сидит в кабине самолета рядом со знаменитым авиатором и глядит на эти похожие на волчьи спины торосы, на рассвирепевший океан, а машину треплют дикие заполярные ветры, бросают из стороны в сторону, вверх и вниз, но Алешке ничуть не боязно, потому что штурвал держат крепкие руки Михаила Петровича.

Когда гость, тепло распрощавшись с хозяевами, ушел, отец спросил:

— Ну, как? Понравился тебе мой друг?

Алешка хмыкнул:

— «Понравился»! Разве это то слово? — С минуту помолчал, глядя на довольного его ответом отца и добавил: — Вот что я тебе скажу, батя: другой дороги, как дорога в авиацию, у меня не будет. Это точно.

После окончания школы Балашов поступил в авиационное училище ГВФ. Мечта, которую он вынашивал в себе с того самого дня, когда впервые увидел полярного летчика, осуществлялась. Он говорил самому себе: «У меня счастливая судьба. Вот еще мальчишкой выбрал себе дорогу — и иду по ней не сворачивая».

Почти три года в училище пролетели для Балашова совсем незаметно. Он был отличным курсантом, значительно быстрее других его выпустили в первый самостоятельный вылет, за высший пилотаж он получал самые высокие оценки. В маршрутных полетах он ориентировался, как птица, которая за сотни и тысячи километров летит к своему старому гнездовью по одной и той же трассе. И его инструктор, и командир эскадрильи говорили: «Балашов будет замечательным пилотом — для него небо стало таким же родным, как земля…». Курсантам, окончившим училище с отличными оценками, было предоставлено право выбора при распределении места работы. Выбор был большой: Северо-Кавказское, украинское, Ленинградское, грузинское Управления гражданского воздушного флота, Уральская Особая авиагруппа — везде были нужны пилоты, повсюду их ждали с нетерпением. Авиация в те годы делала значительный рывок вперед, нужно было осваивать новые трассы — не по дням, а по часам увеличивался поток народнохозяйственных грузов и пассажиров.

Балашов выбрал север. Он, конечно, знал: условия работы там значительно сложнее, чем в других регионах, но это его ничуть не пугало — он хотел стать полярным летчиком, летать в ледовые разведки, в далекие стойбища оленеводов и охотников, видеть под собой торосы и бесконечную тундру, чувствовать Белое Безмолвие.

И вот он на Севере. Были только первые числа октября, на юге еще зеленели луга, деревья еще не сбросили листья, солнце, докатившись до зенита, припекало землю, а здесь уже по-звериному начали завывать поземки, небо хмурилось так, словно гневалось на человечество, холодные туманы порой укутывали землю, и тогда казалось, что все в мире покрылось мраком, все умерло и никогда не оживет, но это только казалось. Тревожа безмолвие, жизнь продолжала свое, ни на миг не прекращающееся, шествие: гулко шагали по тундре стада оленей, важенки кормили детенышей, поднимались над чумами дымки, нерпы удивленными детскими глазами глядели на катящиеся к берегу волны, а мышкующие неподалеку от аэродрома песцы прислушивались к пугающему их и незнакомому реву неизвестных зверей: это механики перед вылетом прогревали моторы самолетов. Кто-то из летчиков собирался взлетать в ледовую разведку, кто-то в далекое стойбище должен был везти врача, кто-то готовился развозить почту.

Первый месяц Алексею Балашову ничего другого не оставалось, как только завидуя глядеть на скрывающиеся в белесой мгле самолеты своих новых друзей: ему пока не доверяли летать в неустойчивую, полную неожиданностей погоду. Но летчики — народ необыкновенно дружелюбный и чуткий. Видя душевные переживания молодого пилота, то один, то другой из них, когда был недогруз машины, предлагал Алексею:

— Садись за пассажира, полетим, ты только внимательнее приглядывайся, все мотай на ус.

И Балашов ко всему приглядывался, все «мотал на ус», он и «за пассажира» мог летать день и ночь, он словно впитывал в себя все удивительные краски Севера, его покоряла необъятность этого края, завораживала красота суровой природы. В то же время он не отрывался от полетной карты, сличал по ней становившиеся все более знакомыми места на земле — он готовился к самостоятельной работе.

Наконец, такой день наступил. В его машину загрузили почту, под неусыпным оком командира авиаотряда он проложил на карте маршрут к одному из стойбищ, взял «на метео» сводку погоды и вылетел.