Холодный туман

Ничто несравнимо по ощущениям с первым вылетом на задание. Ровно гудит мотор машины, посвистывает в расчалках упругий ветер, слегка подрагивают стрелки навигационных приборов, а внизу, под тобой, плывет земля, а над тобой облака, у которых свой мир, меняющийся с каждой минутой. Вот промелькнули, надвинув белые шапки, горы, вот разверзлась темная пропасть, слева — гора, как средневековый замок, справа — бескрайняя долина, сплошь вытканная белыми кружевами. А ветер все поет и поет, и вместе с ветром поет переполненная чувством восторга твоя душа. И хочется тебе кричать от счастья, хочется благодарить судьбу за то, что она тебе его подарила.

А потом, вернувшись на свой аэродром, ты легко выпрыгиваешь из кабины, направляешься к командиру авиаотряда и, стараясь быть похожим на тех пилотов, которые уже ко всему привыкли, коротко докладываешь:

— Товарищ командир, задание выполнено, все в порядке.

Но товарищ командир видит тебя насквозь: ты ведь еле сдерживаешь свою радость, она видится в твоих глазах, слышится в твоем голосе. Однако он только делает вид, будто и для него, и для тебя это все обычно, ничего другого, кроме таких слов «все в порядке» и не ожидал.

Потом будет еще много таких вылетов, но тот, самый первый, надолго останется в твоей памяти — это ведь было твое крещение.

А через восемь месяцев случилось то, что перевернуло всю жизнь Алексея Балашова, начисто вышибло его из седла и наложило горькую отметину на всю его судьбу.

В тот день он вылетел в дальнее стойбище оленеводов с ветфельдшером на борту: оттуда сообщили, что внезапно начался падеж оленей, и надо было принимать срочные меры.

Погода стояла неустойчивая, синоптики ничего хорошего в дальнейшем не обещали, но радиограмма, присланная оленеводами, была крайне тревожной, и командир отряда принял решение: надо вылетать.

Возможно, если бы в резерве находились более опытные летчики, Алексея Балашова в этот раз на задание и не послали бы, однако все опытные пилоты выполняли другие задания, и выбора у командира отряда не оставалось. Он сказал Алексею:

— Высадишь фельдшера — и сразу назад. Но все же смотри по обстановке.

Прилетев в стойбище, Балашов подрулил к крайнему чуму и, не выключая мотора, вылез из кабины и спрыгнул на снег поразмяться. Вслед за ним покинул самолет и фельдшер. К Алексею подошла девушка в кухлянке с меховым капюшоном, пригласила:

— Айда в чум, однако. Горячий чай есть, греться надо. Там, — она подняла руку, указывая на небо, — шибко холодно. Айда, хорошим гостем будешь.

Красивая это была девушка, что-то в ней было от образа Синильги, и Балашов уже почти согласился, но в это время к ним приблизился старик и сказал:

— Хороший гость придет в другой раз. Сейчас нельзя. Сейчас ему обратная дорога ехать надо. Тучи идут, плохие тучи идут… Пурга большой будет, потом холодные туманы придут.

Алексей посмотрел на небо. Из-за близкого окоема действительно наползали низкие мрачные тучи, наползали эшелонами, а усиливающийся ветер уже срезал с сугробов лохматые снежные папахи и швырял их в тундру. И они катились по заледенелой земле, перегоняя друг друга, сталкиваясь и рассыпаясь на тусклые хрустальные осколки.

— Да, надо лететь, — согласился Балашов.

И еще раз взглянул на девушку в кухлянке, взглянул с сожалением, вдруг подумав, что у нее, наверное, теплые руки, такие же теплые и ласковые, как ее глаза. Может быть, если бы она еще раз попросила его зайти в чум и попить горячего чая, Балашов и остался бы, и вылетел бы на другой день, но девушка ничего не сказала, хотя и взглянула на Алексея тоже с сожалением.

И он вылетел.

Сделав над стойбищем прощальный круг, он лег на курс, и сразу же все, что было несколько минут назад: и девушка, похожая на Синильгу, и старик, и дымки над чумами — отодвинулось от него как бы стерлось из памяти, и без всяких усилий с его стороны мысли переключились совсем на другое; он уже думал о том, что ветер, который усиливается с каждой минутой, теперь будет встречным, следовательно, путевая скорость значительно снизится, и время на обратный полет увеличится, и хотя перед вылетом машина была заправлена бензином полностью, все же его не так много, чтобы не тревожиться. Но главное, надо молить Бога, чтобы облачность больше не опускалась и чтобы не ухудшалась горизонтальная видимость.

Внимательно следя за стрелкой компаса, Балашов в то же время часто бросал взгляд и на небо, становившееся все более мрачным и темным. И что особенно его тревожило — оно опускалось на тундру все ниже и ниже, впереди окоем почти не просматривался, и Балашову казалось, будто он летит в какую-то ловушку, которая вскоре бесшумно за ним захлопнется, как захлопывается капкан, когда в него попадает лапа зверя. Потом он увидел, как свирепая волна снежной свистопляски словно вырвалась из-за черного горизонта и несется ей навстречу, холодными щупальцами хватая за крылья машины, ослепляя плексигласовый козырек, сотрясая рули управления.