Хомский без церемоний

Хомский ясно говорит об этом: «итак, если кто-то заявит, что ребёнок достигает половой зрелости из-за давления со стороны сверстников… люди сочтут это нелепостью. Но это не более нелепо, чем вера в то, что развитие языка есть результат опыта».59 Он упускает из виду по крайней мере одно отличие. Для овладения языком необходим социальный опыт – воздействие речи. Но полового созревания человек достигнет и без чужого воздействия. Если только вы не думаете, что Питер Пэн не вырос из-за того, что Нетландия населена исключительно детьми.

«Врождённые идеи» изначально суть понятия религиозные. Они были полностью опровергнуты Джоном Локком.60 Единственная причина, по которой сейчас кто-либо всерьёз воспринимает врождённые идеи, заключается в том, что некоторые люди всерьёз воспринимают Хомского.61 Однако «современное понимание разума обнаруживает неадекватность и неправдоподобность утверждения о том, что люди обладают врождёнными представлениями об УГ [универсальной грамматике], отвечающими за приобретение ими языковых навыков».62

Хомский часто называет язык «способностью», вроде зрения, – тем, что дано нам с рождения.63 Но даже эта так называемая способность зрения формируется культурой. В различных культурах, например, люди воспринимают от двух до одиннадцати цветов: «это не значит, что цветовые термины не имеют своего значения, навязанного ограничениями человеческой и физической природы, как предполагают некоторые; это значит, что здесь допускаются ограничения, – в той мере, в какой они имеют смысл».64 У народа хануно’о на Филиппинах цветовые термины относятся не к положению в спектре, а к интенсивности.65 Зрение является естественным, восприятие – культурным.

Согласно Хомскому, лингвистика – это не одна из социальных, культурных или (для Хомского это слово ругательное) «поведенческих» дисциплин,66 а раздел биологии, о котором биологи по необъяснимым причинам не знают. Поэтому он часто говорит о языковой способности как об «органе», подобном сердцу или печени. Он считает, что разум «более или менее аналогичен телу»; тело «в своей основе представляет собой комплекс органов»; следовательно, язык – это ментальный орган.67 Аналогии, однако – лишь «приправа к аргументам… но аргументом они не являются».68 Загадочный, самостоятельный, модульный языковой орган (или способность) находится в какой-то неизвестной области мозга.69 Говорить о языке как об органе – значит, как Хомский однажды признал, говорить метафорически,70 но обычно он это не уточняет. Задача «невролога» [так в оригинале] – говорит он, – «заключается в выявлении механизмов, задействованных в языковой компетенции».71 Ни один биолог не идентифицировал и не обнаружил языковой орган. Нейробиологи найдут языковой орган в тот же день, когда археологи найдут Ноев ковчег.

Как признают два ученика Хомского, учёные, изучающие мозг, почти полностью игнорируют предполагаемые открытия порождающей грамматики.72 Но это нормально: по словам Хомского, в науках о мозге «не так уж много общего теоретического содержания, насколько мне известно. Они гораздо более примитивны, чем физика в 1920-е годы. Кто знает, ищут ли они вообще то, что нужно?»73 Точно так же «физика имеет дело с очень простыми вещами. Помните, что у физики есть преимущество, которого нет ни в одной другой области: если что-то становится слишком сложным, физика передаёт это кому-то другому».74 Другими словами, универсальная грамматика более научна, чем нейробиология, и более сложна, чем физика. Ноам Хомский Стивену Хокингу: «ешь мою пыль!»

Поскольку языковая способность одна и та же для всех, разнообразие языков не представляет интереса для лингвистики. Различия между языками «весьма поверхностны»75: «все языки должны быть одинаковы, в значительной степени зафиксированы исходным состоянием».76 В самом реальном смысле существует только один язык.77 И это значительно облегчает работу Хомского. Если он, к собственному удовлетворению, продемонстрировал действенность некоего трансформирующего принципа для одного языка, и нет никаких оснований полагать, что принцип этот не изучен, то Хомский предполагает, будто он определил универсальное свойство всех языков – так зачем беспокоиться о том, чтобы проверить его на других языках?78 И это удача для Хомского, потому что, как он говорит, «причина, по которой я не работаю над другими языками, заключается в том, что я не очень хорошо их знаю, вот так просто».79