Хонас и розовый кит

Любовники наведывались в шале строго каждую пятницу, как на молитву. В ночь, когда случилась трагедия, они, пребывая в романтическом настроении, разожгли камин. Разводить огонь было незачем, в городе никогда не случалось заморозков. Идея сама по себе абсурдная, имитация обычаев гринго. Но поскольку Алекс был непрошенным гостем, то не вмешался. Пару минут он глядел на них в растерянности, а потом отправился прогуляться. В то время он странствовал больше, чем иной паломник. Он часами бродил по улицам, в то время как в его галлюцинирующем разуме бурлили бредовые сюжеты. Алекс ходил кругами, как скорпион, окруженный кольцом огня; огромными километровыми кругами, которые снова и снова приводили его к исходному пункту. Той ночью, перед рассветом, он снова оказался рядом с шале. Он удивился тому, что огни в доме все еще горели. Обычно в это время парочка разъезжалась по родительским домам. Он подошел к окну. За ним его ждала одновременно прекрасная и ужасная сцена. Он увидел обнаженные тела, неподвижно лежащие на кровати, напоминающие своей синевой греческие статуи, опрокинутые землетрясением. Раскаленные угли заливали комнату кровавым светом.

Неподвижность тел смутила Алекса. Он не понимает, что произошло. Вдруг всплывает похожая картина – несчастный случай, произошедший зимой в пригороде Бостона со знакомой семейной парой. Отравление угарным газом. Это безболезненная смерть, сон, более глубокий, чем путешествие на дно озера. Дверь не заперта. Он заходит внутрь. Тщетно пытается привести Хулию в чувство. Вытаскивает тело во двор. Ни ночной воздух, ни искусственное дыхание не возвращают ее к жизни. Он пробует все известные ему методы реанимации. В лихорадке он вспомнил один детский прием. Когда ребятам из его квартала попадалась умирающая птица, они, чтобы оживить ее, вдували в несчастную воздух через анальное отверстие. Он признался, что той ночью испробовал и этот способ, но Хулия даже не моргнула. Она была мертва. И умерла еще до того, как он потащил ее тело в синеющую мглу, еще до того, как он вернулся к шале. Ему оставалась последняя задача – вернуть ее в кровать. Что за мука! Теперь она показалась ему настолько тяжелой, насколько невесомой была, когда он выносил ее во двор. Не поднять. Обратно в спальню ее пришлось тащить по земле. Перед уходом он прихватил одежду и серьгу. На следующий день он сам себя обвинил в убийстве пары.

На прощание он дарит мне серьгу Хулии. По его мнению, никто, кроме меня, не заслуживает этой реликвии. Алекс понимает, что я питаю к своей родственнице особенно теплые чувства. «Уверен, ты ей нравился, – заявил он и добавил: – Жаль, что меня она терпеть не могла».

Вечером я рассказываю Талии об одиссее с гуарайю и разговоре с Алексом. Она смотрит на меня растерянно. На ней короткая ночная сорочка, под которой виднеются крепкие и теплые груди. Пока я вещаю, ее ноги заигрывают с моими. Замечаю, что они полные и розоватые, точь-в-точь как у Хулии. Семейные гены. Готовились в одном очаге. Странно, что раньше я этого не замечал. В последнее время вижу большое сходство между ними: форма головы, профиль, манера кокетливо кивать головой. Своим открытием я как бы удваиваю жену, наживаюсь, как при скупке товаров из ликвидируемого магазина: «Возьмите две коробки конфет по цене одной».

Я адаптирую рассказ для Талии, добавляю, убавляю, заменяю факты. Невозможно оставаться объективным. В самых непристойных выражениях я говорю о пристрастии Алекса к вуайеризму, о том, как он пускал слюни при созерцании любовников. Сочиняю чушь. Сообщаю, что Алекс, глядя на мертвую Хулию, пожелал заиметь мраморный член, чтобы войти в окаменевшую вагину и застрять в ней, словно они слившиеся в инцесте сиамские близнецы. Чушь, чушь, чушь. Хочу спровоцировать ее. Но она не проглатывает мой рассказ целиком, слушает его, как будто ест костлявую рыбу, выбирая мякоть. Ее безразличие меня не останавливает. Просунув руку под ее шевелюру, я глажу ее шею. Шея у нее изящная, затылок скошен под тем же углом, как у Иры и Хулии. Ласкаю этот шедевр семейной архитектуры. Мои руки спускаются ниже, и все, к чему я прикасаюсь: зад, талия, лобок, – воплощение общего замысла, семейное наследие. Я сплю с целым кланом.

Я ставлю в проигрыватель «Вальс снежинок» Чайковского. Мы занимаемся любовью в такт музыке. Звуки нас ласкают и возносят. В них, как в тайных фантазиях монахини, таится тонкий эротизм. Мы двигаемся, соблюдая гармонию мелодии. После нас оглушает вальс, и мы сотрясаем кровать, игнорируя ритм.

Музыка стихла, и нас разморила нега.

– Мне не хватает Хулии, – признаюсь я.

– Я тоже по ней очень скучаю. После ее смерти люди здесь изменились.

– Я тоже это заметил.

– Мне кажется, сейчас подходящий момент уехать из города, из страны… Я тебе не рассказывала, я изучила проспекты курсов фотографии в Нью-Йорке. Я знаю, что ты был бы рад поучиться профессии. Мы могли бы уехать туда. Я составила бы тебе компанию, поступив в какую-нибудь магистратуру.