Хор больных детей. Скорбь ноября

– Не волнуйся. Берк достаточно меня ненавидит, чтобы я в любом случае попал на первые строчки списка подозреваемых.

– Томас, он не ненавидит тебя, а восхищается тобой. Мы часто боимся и завидуем тем, кем восхищаемся.

По-моему, он относится к нам с Берком с незаслуженным уважением, но я не протестую.

– Сказали, на каком сроке она была?

– По словам врача, десять недель. Они знали точно, потому что плод остался нетронутым. Можешь представить себе такой кошмар? Насколько бездарно эта… этот человек сделал свою работу.

Похороны закончены, и люди начинают расходиться. Они кладут цветы у гроба Лукреции Муртин и говорят слова прощания, складывают свои алюминиевые садовые стулья и направляются домой. Домашних любимцев нужно покормить. Звон колокольчиков прекращается, а благовония выветриваются

Аббат Эрл, наблюдая за этим, морщится. Могила теперь кажется очень маленькой и одинокой – ему больно видеть такую картину.

– Я сомневаюсь, что шериф вообще найдет кого-то, на кого можно повесить ответственность за эту трагедию.

– Я тоже.

– Хочу попросить частного детектива разобраться в этом. Надеюсь, ты не против.

Внезапно меня поражает мысль, что Ник Стил не пришел на похороны. А также Лили и малютка Ева.

– Я так понимаю, ты теперь с ним в дружеских отношениях.

– Он хороший человек, и его гнетет печаль. Я лишь надеюсь, что он сумеет с этим справиться.

– Да, я тоже.

Только я собираюсь спросить его, что ему известно об отношениях Стила с Лили и девочкой с плоского камня, как он говорит:

– Я слышал о том, что случилось с Драбсом Бибблером. Мне очень жаль.

Это меня останавливает.

– Как ты?..

Взгляд у него опущен, и тут с ним происходит то, чего я много лет ни у кого не видел: он краснеет. Тут я понимаю, что, должно быть, кто-то из линчевателей пришел к аббату Эрлу получить своего рода отпущение грехов.

В мгновение ока на меня спускается всепоглощающая ярость, как бросившийся на спину дикий зверь. В поле зрения появляются белые пятна, и меня охватывает приятное головокружение. Хочется, чтобы оно продолжилось хотя бы с минуту, но это ощущение почти тут же исчезает. Делаю выпад, словно хочу вытрясти из него имена, но с трудом удерживаюсь от соблазна схватить его за горло.

С ветерком до меня опять доносится ужасный запах его дыхания. Я задыхаюсь от отвращения и глубже засовываю кулаки в карманы, чтобы не начать выбивать из него имена этих ублюдков. Галстук, как кнут, перекидывается через мое плечо. В горле застревает низкое рычание. Я не даю ему выйти на волю, но разницы нет.

Он видит в моих глазах убийство, но это его не беспокоит. Он видел такое много раз – у себя, у моего отца, может, у каждого человека. Он открывает рот, и мне хочется вырвать у него язык с корнем.

– Нет, Томас, никто мне не исповедовался, если ты так подумал, – говорит он. – Я встретился с преподобным в его церкви. Ему тоже необходимо утешение. Бедняга. Бедный его мальчик.

Не знаю, покупаться ли мне на это. Шестой час на исходе, и на аббата Эрла вместе с молчанием нисходит спокойствие. Он поворачивается и идет прочь, к членам своего ордена.

Я остаюсь стоять один. Мои руки до сих пор в карманах, и мне еще хочется кого-нибудь задушить.

ОДИН ИЗ ГОЛЫХ ЛЮБИТЕЛЕЙ кислоты на заднем сиденье полицейской машины поймал приход, который становится все хуже. Он визжит и пытается содрать с себя наручники, разбивая нос о стекло. Берк порывается пойти в моем направлении, но останавливается, оглядывается и неуверенно топчется на месте, словно хочет в туалет. Он не уверен, смогут ли помощники удержать такого кадра, и продолжает визгливо кричать им, чтобы те отвезли долбаного психа к доктору Дженкинсу, который ровно так же не будет знать, что с ним делать.

Шериф Берк поднимает руку, приказывая мне оставаться, хотя я никуда не собираюсь. Его помощники начинают отъезжать, но им тут же приходится нажать на тормоза, поскольку Мейбл Шинер, шестидесяти восьми лет от роду, пробегает перед машиной и начинает на газоне кладбища импровизированный стриптиз.

Кто-то угостил ее лимонадиком с кислотой. Для своего возраста она двигается весьма бодро и бежит к передним воротам, сбрасывая на ходу черную шаль и ортопедические туфли. Мейбл проносится мимо меня, и Берк кричит: «Остановите ее!»

На бегу она демонстрирует свою обвисшую грудь и говорит:

– Свобода! Счастье!

– Хорошие сиськи, Мейбл, – замечаю я.

Черт знает что.

Берк бросает на меня полный ненависти взгляд и устремляется за ней, пока помощники поднимаются на склон. Мейбл сейчас минимум в двадцати метрах от них, и отрыв увеличивается. Очень увлекательное зрелище. Берк с трудом бежит в своих ботинках, которые ему велики, к тому же ему приходится одной рукой придерживать шляпу. Я смотрю, не остановился ли кто еще полюбоваться, но все уже ушли.

Голый псих в полицейской машине мажет окровавленным носом по стеклу и кивает мне. Я иду к патрульной машине и становлюсь рядом, глядя на него.