Хор больных детей. Скорбь ноября

Я выключаю свет, и Доди снова равнодушно протестует, мявкая что-то погромче и, возможно, орошая мою грудь слезами. А может, это просто пот. Буря нарастает. Я беру то, что искал. Над домом раздается гром. К чертям поэзию. Пусть себе копошатся в темных углах.

ПО ДВОРУ СНОВА ИДЕТ мертвый ребенок, на этот раз он приводит с собой детоубийцу Херби.

Дождь моросит нежными волнами, которые ветер разносит здесь и там. Наш газон залит водой и покрыт огромными глубокими лужами, похожими на маленькие прудики. Завтра утром кряквы и утки обрадуются возможности в них поплавать. Кипарисы и ивы раскачиваются и похрустывают, как смеющиеся старики. Изо рта Джонни падают стрекозы, и Херби, пробираясь по траве, осторожно их обходит. Они тихо беседуют о чем-то и часто смеются; Джонни радостно кивает в знак согласия. При кивке с его губ слетают комары и образуют темное облачко над головой. Херби ловко управляется с костылями, он двигается быстро, и ему удается ускользнуть от комариных укусов.

На это зрелище стоит посмотреть. Херби прижимает штанину к культе и прыжками идет вперед. Он выглядит на двадцать лет старше, но сложен все так же мощно. Эти руки сломали хребет аллигатору, и я вижу, что он достаточно силен, чтобы сделать то же самое сейчас. От такой мысли я слегка улыбаюсь.

Натягиваю брюки, памятуя, как неловко было в последний раз, когда я вышел на лестницу навстречу Джонни Джонстону голым. Перескакиваю через три ступеньки и заворачиваю за угол на кухню, ожидая встречи с братьями.

Вместо этого навстречу мне тянется Сара, которая сидит на полу рядом с телефоном.

– Не выходи наружу, Томас, – говорит она мне.

– Сара, – шепчу я. У меня есть смутное ощущение, что все идет не так, как должно быть, но я не обращаю на него внимания. И все же удивлен. Потираю затылок и вздрагиваю; она делает то же самое.

– Как ты сюда попала?

– Они меня не отпустят, – говорит Сара тяжелым от душевных мук голосом. – Не только Джонас. Все они.

– Но ты уехала с Фредом.

– Нет, не вполне.

Скрещиваю руки и прислоняюсь к буфету. Швы на ее животе воспалились, а кожа рядом с толстой белой повязкой расчесана в кровь. Вокруг разбросаны пачки денег. Думаю, это те пять тысяч, которые я заплатил ей за отъезд. Ее послали преследовать меня, потому что моя совесть не сумела этого сделать.

– Где они? – спрашиваю я. – Где мои братья?

– Они тебе больше не помогут.

– Я уже понял.

Она тянется к телефону и берет трубку, и я слышу доносящееся оттуда резкое гудение, отдаленно напоминающее голос. Пара длинноногих пауков-ткачей ползет по половицам, оставляя на ее ногах нити паутины.

Она говорит:

– Отец ненавидит меня. Он хочет трахнуть меня. Сейчас это хуже, чем когда я была ребенком. Он хочет моей смерти.

– Сара, не слушай… все, что тебе говорят…

– Ты не понимаешь!

– Все это ложь. Твой отец любит тебя и всегда любил. Все хорошо. Тебе сейчас нужно вернуться домой.

Она качает головой. Вытатуированные маски Трагедии и Комедии ухмыляются мне, их рты полны крови.

– Мне не следовало уезжать. Фред вот-вот опять начнет пить, он не избавится от своих привычек. Он грабит дома и продает все, что может унести. Каждые несколько недель проходит курс реабилитации. Я принадлежу этому месту. Я люблю Джонаса. Я нужна вам всем.

– Может, ты и права, – говорю я, – но тебе все-таки придется уехать. Родители о тебе беспокоятся. Перед тобой вся жизнь.

Ноздри у нее красные и еще более потрескавшиеся. Может, она опять на кокаине, или, как и хотел Джонас, ее сердце без него разбито. Он держит ее в паутине наших сознаний.

Убитый мальчик стоит у задней двери и машет, чтобы я выходил. Запах амбровых деревьев проникает внутрь, из-за дождя весь мир пахнет чистотой. На его шее прибавилось черных отпечатков пальцев, словно Херби практиковался последнюю пару дней, стараясь прийти в форму. Джонни барабанит по сетке на двери точно так же, как Ева стучала по стеклу в моем кабинете. После него на сетке остаются пятна от раздавленных клопов-солдатиков.

– Томас, ты что, не чувствуешь, до тебя до сих пор не доходит? Не выходи сегодня во двор, – говорит Сара.

– Вы все только и делаете, что мне это повторяете.

– Последуй хорошему совету! – кричит она. – Тебе уже говорили, что тот мужчина не умер. Он пришел и ищет тебя. Убегай и прячься.

– Лучше я дойду до дна и покончу с этим.

– Ты никогда не покончишь с этим, разве не знаешь?

Гудение в телефоне становится громче, но я все еще не могу различить слова.

– Ты просто опять сгинешь в глубине болот.

– Может, это и к лучшему.

– Ты сам не веришь в это. Ты…

– Больше не в безопасности, я знаю. Все это говорят. Но я все же думаю, нам с Херби пришло время поговорить.

– Он даже не захочет разговаривать.

– Я знаю это. Ответь на звонок.

– Нет, я не могу, я уже пыталась…

Она сжимает трубку так сильно, что пластик трескается.

– Возвращайся домой, Сара.

– Но мой отец. Он ненавидит меня! Хочет меня трахнуть. Всегда хотел, даже когда я была маленькой девочкой. Его глаза – это надо видеть, – они от злости всегда налиты кровью, как дорожные светофоры. Боже, ты бы только видел его глаза.

Она подносит телефонную трубку ко рту.