Хор мальчиков

— С нашей, Славик, с нашей любимой… А разница есть, и существенная, главным образом — в длительности воздействия на сознание: прибалтийские впечатления были мимолётны и неповторимы, а останавливать мгновенья я тогда не умел (да и сейчас не научился, но ещё не всё потеряно). Если там попадались какие-то замечательные картины, одна — из Средневековья, вторая — современная, западная, то я изо всех сил старался их запомнить, выучить наизусть, зная, что другие такие же увижу не раньше чем через год, во время нового отпуска, а в ближайшие одиннадцать месяцев мне останется лишь рассматривать снимки. Сейчас же, если нечто подобное я вижу у немцев, то ни о чём не беспокоюсь, потому что это и завтра никуда не денется, и я сам уже вписан в пейзаж.

— И стал достопримечательностью? — съязвила мачеха.

— Перестал ощущать себя инородным телом. Сейчас и здесь, в родной Москве, чувствуется, какой я чужой и лишний — безработный же. В Германии, едва распрямившись после зубрёжки, я вдруг увидел, что нужен самое малое — самому себе, оттого что свободен, переполнен идеями, в том числе и самыми завиральными, и могу сесть за письменный стол, чтобы оформить множественные свои мыслишки в виде, надеюсь, теорий — и никто меня с этого места не прогонит.

— Как же ты свободен, — продолжала она, — если жёнушка вытолкала тебя в командировку — и ты не посмел ослушаться?

— Воспротивиться было бы нетрудно, да только русскому человеку надобно всё пощупать своими руками. Раиса, — произнёс он, морщась, оттого что ещё минуту назад вовсе не собирался обсуждать свои семейные дела в каком бы то ни было собрании, хотя бы и на семейном совете, — Раиса просчитывает свои ходы далеко вперёд, этим будто бы делая их верными: ведь жертвы всякий раз сталкиваются с некоей очевидностью. Но — вот где её слабое место — все эти расчёты верны, но прозрачны, это секреты Полишинеля; раскрытые, они мало чего стоят. Наверно, я и сейчас разгадал её хитрости. Чтобы найти этому подтверждение, приходится делать вид, будто я послушен во всём.

— Настолько, что приготовился платить, — напомнил Константин.

Дмитрий Алексеевич и в самом деле искал — и, видимо, нашёл — деньги, но теперь, когда об этом больше не приходилось заботиться, всерьёз задумался о дальнейшем, поняв и этот простейший план: он отдаёт нужную сумму Алику, собираясь продать в счёт долга квартиру, — и не может этого сделать без разрешения второй собственницы, Раисы. Она в итоге остаётся и с квартирой, и с деньгами, а за всю операцию ответит он, Свешников.

Риск был велик — потому, что в случае проигрыша (Свешников избегал даже про себя называть смерть смертью или убийство — убийством) никто не терял ничего: дети не оставались сиротами и ни одно начатое дело не обрывалось, оттого что не было никаких дел. Самого же его последствия не касались бы.

— Могу и заплатить… но ещё не готов: не хватает куражу. Зато сегодня, когда отпали технические трудности, — он засмеялся, назвав всего лишь техническими трудностями то, что вчера казалось невероятным: получение целого капитала, — сегодня я могу заняться, что называется, обоснованием проекта: просчитать интригу и взвесить итоги.

— Плюнь и возвращайся в Германию.

— Забрав выручку из кассы, — весело предложил Святослав. — Не зря же ты старался.

— Не на что будет её потратить.

— Так ты в самом деле нашёл эту сумму? — встревожилась Людмила. — Ты взял её? Боже, как ты легкомыслен!

— Допустим, я сумею отдать… Впрочем — нет, ещё не взял.

— Не только в этом дело, а в том, что смешно, глупо, даже преступно помогать чужому шалопаю, открыто тебя презирающему. Он боится, что его убьют за долги — ну я не стану говорить правильные слова, что не нужно было их делать, — но зачем влезать в эту историю ещё и тебе? У тебя ещё меньше шансов отдать потом эти бешеные деньги. И не думай, что ты делаешь благородное дело: помочь в несчастье или оплатить ночные похождения шалопая — разные вещи. А уж рисковать жизнью…

— Но он пропадёт.

— Да, чуть не забыла: он ведь звонил, искал тебя, справлялся: где ты, что ты. Много же ему понадобилось времени, чтобы сообразить связаться со мною… Я в точности придерживалась твоих инструкций: мол, ты живёшь у своего коллеги, иногда позваниваешь, а я… А у меня — своя семья, к которой ты не имеешь никакого отношения, так что не беспокойте меня, сделайте одолжение.

* * *

Утром Дмитрий Алексеевич наметил заглянуть в офис Вечеслова (неудобное, наверно, место для встреч, но ему любопытно было) и уже одевался, когда вспомнил о неожиданном письме другого Дмитрия Алексеевича; тот будто бы, прознав о приезде Свешникова, разыскивал его по всему городу — очевидная неправда. Ответить требовалось поскорее (к тому ж местная почта отличалась неповоротливостью), и он отписался наспех:

«Здравствуй, Митя!