Хор мальчиков

Знания Литвинова, как тот поспешно признался, находились примерно на том же уровне. Бецалин, учивший немецкий и в школе, и в институте и, видимо, способный хотя бы спросить на улице, который час, на их фоне выглядел классным переводчиком; на него и была вся надежда. Известно, однако, что советские учебные заведения никого языкам не научали, так что у нашей тройки имелись все основания усомниться в успехе предприятия. Опасения не оправдались лишь благодаря совершенно неожиданной отзывчивости прохожих: стоило назвать улицу, как те, перебивая друг друга, пускались в объяснения; иные даже рисовали схемки, а последний, оставив собственных попутчиков, проводил за угол и там — до конца квартала, где уже оставалось лишь показать рукой.

Нужный номер красовался на скромной будке, родной сестре знакомых всем троим заводских проходных — не связанной, тем не менее, ни с какими оградами: всякий мог обойти её стороной. За ней в глубине двора стояли две панельные, вполне хрущёвские пятиэтажки с одинаковыми надписями на глухих торцах: «Отель». За окном будки Дмитрий Алексеевич разглядел дремлющего портье, но будить того уже не имело смысла, потому что где-то рядом вдруг послышалась русская речь.

У ближайшего подъезда, наполовину скрытые вечнозелёным кустом, разговаривали женщины — одна, уже привычно для глаза Свешникова, одетая в брюки, тёплую куртку и кроссовки, но вторая — в туфельках на каблуке, в длинном пальто, из-за такой одежды будто бы высокая и стройная. Оглянувшись на звук шагов, она оборвала начатую фразу, всмотрелась, прищурившись, и вдруг бросилась навстречу идущим.

— Мария! — ахнул Дмитрий Алексеевич.

Они расцеловались; впрочем, ему пришлось напрячься, внушая себе, что это не розыгрыш, не сон и не помрачение, а что он обнимает ту самую Марию, которую потерял в Москве несколько лет назад. Губы, почувствовавшие незнакомый вкус, будто бы обманывали его: кожа показалась мягкой и податливой, какая бывает у немолодых ухоженных женщин — но не такая ведь была у прежней неё. Но та и не плакала на улице.

— Так вот почему он настаивал, чтобы мы поехали без жён, — в сторону, Бецалину, но так, что слышали все, сказал Литвинов.

— В самом деле, — засмеялся тот. — С одним примечанием: настаивала как раз его жена.

— Кто бы мог подумать? — не слушая их, а вглядываясь в лицо Марии — узнавая и нет, — проговорил Дмитрий Алексеевич. — Как я искал тебя там!

— Тебе просто не повезло, — ласково сказала она — так, словно тогда потерялась нечаянно. — Кто-нибудь должен был сказать тебе. Я давно здесь.

— С дочерью?

Она сжала губы.

— Мы успеем наговориться потом, — проговорил Дмитрий Алексеевич.

— Тут разминуться трудно. Ты что, живёшь прямо в этом хайме?

— Пока и не в этом городе. Пока. Но уже известно, что нас повезут именно сюда, и мы — вот целый отряд послан на разведку — приглядываемся к здешним общежитиям, чтобы знать, за что бороться и не угодить в трущобу.

— Бороться надо отвыкать, мы уже не в Союзе, а трущоб здесь нет, но, пожалуй, вы, господа, угадали: этот хайм как раз получше. На мой вкус. Я сама угодила в другой. А твои спутники…

Спутников, лишь сейчас наскоро представленных, интересовало, похоже, только дело. Что ж, Мария была в этом доме своим человеком и вызвалась проводить их внутрь.

В здании, из пяти подъездов которого два принадлежали отелю, а остальные — общежитию эмигрантов, в планировке не было ничего гостиничного — ни номеров, выходящих в коридоры, ни самих коридоров, а только обычные квартиры, по три на лестничной площадке. Мария постучалась в первую же, на первом этаже. Открывшая дверь девочка лет пятнадцати не поторопилась впустить незнакомцев.

— Это, Катенька, новые жильцы.

— К нам?

В голосе девочки прозвучало такое огорчение, что Мария рассмеялась:

— Нет, не к вам, милая, и не сейчас. Люди просто хотят иметь представление о вашем доме, — и, повернувшись к мужчинам, объяснила: — Катя с мамой пока блаженствуют одни в квартире и, понятно, не мечтают о соседях.

Девочка с матерью занимали крошечную, метров в шесть, комнатку; разместить здесь две обычные кровати было бы невозможно, и вместо них стояла основательная двухэтажная — совсем неподходящая для женской спальни; Дмитрий Алексеевич тотчас нашёл, что из таких хорошо громоздить баррикады, а кто-то из его спутников определил: «нары», хотя это сооружение не походило и на нары. Обставленная, с двумя холодильниками, но тёмная кухня тоже не вызвала восторга. Вместе с тем Свешников, как, видимо, и его партнёры, ожидал худшего.

— Можно жить, — не без удивления заключил Литвинов.

— Временно, — уточнил Бецалин. — Если уж ложиться на нары, так лишь на срок.

— Шуточки у вас, Альберт…