Хор мальчиков

О собаке вспомнилось, как видно, неспроста: не прошло и пары минут, как она попалась навстречу — не та, но точно такая же, только без поводка и с другим хозяином, знакомым Марии, — маленьким пожилым человеком в русской ушанке и с длинным шарфом, живописно повязанным поверх пальто. Пёс подбежал к Марии ласкаться.

— Мы приехали в Германию в один день, — сказала она о встреченном человеке.

— Удивительно, как всё получилось, — подтвердил тот, не объяснив, однако, что именно.

— Привет, малыш, — сказал Дмитрий Алексеевич собаке, присев перед ней на корточки и протягивая для знакомства открытую ладонь.

— Это Фред, — сказал хозяин.

— Привет, Фред. Ты не из любителей борьбы под ковром? Впрочем, извини, вижу, что это не про тебя. Сколько ему?

— Двенадцать.

— О, солидный джентльмен.

— Не то слово. Боюсь, что мы с ним даже и не ровесники: если перевести по нынешнему курсу, он давно меня перерос. Век бульдогов недолог. Я со страхом считаю его годы: если один из нас сляжет…

— Славно, что вы решились его привезти.

— Славно! Знали бы вы, чего это стоило… Но у меня больше никого нет.

— Вот как…

— Захар Ильич, — заметила Мария, — считает Фреда лучшим своим собеседником.

— Тот прекрасно умеет слушать и не задаёт лишних вопросов? — предположил Дмитрий Алексеевич.

— Собачники склонны преувеличивать, — снисходительно заметил Литвинов. — Какие там беседы?.. У меня у самого собака.

— Была… — с сочувствием в голосе поправил Бецалин.

— В каком смысле? — смешался Литвинов. — Что вы, она жива, здорова. Мы её оставили у знакомых, в хороших руках.

— Щеночек? — решил Захар Ильич.

— Одиннадцать лет, почти как вашему. Совершенно разумное существо, ризеншнауцер. И красавица в придачу.

— Потом, когда обживётесь, собираетесь забрать сюда?

Нет, он не собирался, да и попросту не понимал, как можно провезти такое крупное животное — оплатить отдельное купе в поезде или разориться на самолёт? Зная, что Литвиновы продали свою квартиру и, значит, приехали с деньгами, Дмитрий Алексеевич слушал эти рассуждения с недоумением и неловкостью, словно чувствуя вину и за собою; указать на Захара Ильича (вот, привёз же человек) он постеснялся.

Литвинов между тем разговорился:

— Мы, конечно, устроили репетицию, оставили её в том доме сначала всего на три дня. Знаете, одни собаки в чужих домах становятся агрессивными, другие — тоскуют, отказываются от еды. Так вот, у нас, представьте, всё сошло.

— У людей чаще случается наоборот, — нечаянно резко сказал Дмитрий Алексеевич, с трудом оставив при себе мнение о том, что собаки вряд ли прощают предательство. — Люди становятся агрессивными как раз в родном доме. Когда их оттуда не выпускают.

— Однако никогда не теряют аппетита, — напомнил Бецалин. — Чаще не мы отказываемся от еды, а нам в ней отказывают.

— В Москве (вы не слышали?) устроили… нет, инсценировали для телевидения замечательную демонстрацию «Похороны еды» — настоящую похоронную процессию вблизи Кремля. Это — к вопросу об аппетите. А как, Маруся, обстоит с агрессивностью здесь? — обернулся к своей знакомой Свешников. — Ты человек наблюдательный и старожил.

— На мой взгляд, никак не обстоит: здесь очень мирные, доброжелательные обыватели. И только чиновники — будто из другого теста.

— На них иной раз просто зла не хватает, — поддержал Захар Ильич. — А с другой стороны — они ведь тоже люди. Бывает, я их оправдываю.

— Какая неожиданная беспринципность, — усмехнулась Мария, и нельзя было понять, шутит ли она.

— Мы, Ильичи, все такие.

— Случается, в семье не без урода.

— А впрочем, вы правы, им нельзя прощать. Видите ли, какое дело: мне кажется, чиновники вовсе не мечтают поступать исключительно нам во благо. Не забывайте, что кадры тут, на востоке, не сменились, всё осталось, как в ГДР, и в тех же креслах сидят всё те же коммуняки, которые прекрасно понимают, что мы сбежали из Союза от таких, как они.

— Тогда отчего же говорят, что нацисты снова начали появляться опять-таки здесь, на «новых землях», а не на западе? — попытался возразить Литвинов.

— А где ж ещё молодому человеку могли привить тоталитарный дух? — фыркнул Свешников. — Хотите вы или нет, но это плоды комсомольского воспитания.

— При чём тут это? — вскинулся было Литвинов, но Бецалин перебил:

— Господа, господа, о политике — ни слова. Мы так хорошо зажили без этого. Чтобы поставить точку, просто свалите всё на нынешнюю гэдээровскую безработицу.

— Возможно, вы правы: умы бродят, когда свободны руки и не растрачены силы, — важно согласился Литвинов. — Но, позвольте, тут возникает проблема и для нашей, эмигрантской молодёжи: рабочие места найдутся в первую голову для своих, немцев.

— Да, проблема. Мы-то, изношенный товар, перебьёмся и на пособие…

— Вот и чудно, — вздохнул Захар Ильич, — никто уже не заставит меня искать работу.

— А кстати, позвольте поинтересоваться, кто вы по профессии.

— В прошлой жизни я преподавал музыку.

— Вы имеете в виду предыдущие воплощения? — рассмеялся Бецалин.