Хореограф

Вторую бутылку виски он опорожнил почти залпом. Он чувствовал, что устал до изнеможения. Что сыт по горло этим парнем, его проблемами, амбициями и терзаниями. Его грубоватыми шуточками. Он просто отравился им. Он делал его, Марина, слабым, зависимым. Почти больным. Им, знаменитым хореографом, бесстыдно манипулируют. Мальчишка въелся в его плоть, как муха-ктырь – один из самых яростных хищников. Маленький, но невероятно прожорливый, мощный и быстрый. Он способен прокалывать жесткие хитиновые оболочки жуков и легко справляется с добычей, которая значительно превышает его размеры. Мордой кусает. Хоботком. Хищник хватает жертву своими мощными лапами и насаживает ее на свой хоботок. Впрыскивает в тело жертвы некую комбинацию ядов и ферментов, которые растворяют мягкие ткани, после чего ему остается только выпить внутреннее содержимое. Именно это с ним сейчас и проделывали. И он знал, что на месте укуса уже образовалась незаживающая ранка, которая, возможно, будет долго гноиться. Он ведь, бог весть, почему, вообразил себе, что они так близки внутренне, что уже буквально текут в крови друг друга… А оказалось, что в его крови течет разъедающий плоть и душу фермент…

Сквозь шум в ушах просачивались редкие волны отчетливых звуков, наматывались на веретено в висках: береги меня… не отпускай меня… Но он больше не поддастся дьявольскому мороку!

Ночью в их дом ударила молния. Рассыпалась искрами по крыше, запалила сухие пальмовые листья навеса, с треском лопалась краска на балясинах, сворачиваясь, сползала, обваливалась на деревянный пол веранды. Рушились опоры и кровля.

Откуда она взялась, эта молния? Быть может, кто-то там, наверху, решил, что Марин не ценит того, что у него есть, что он возжелал слишком многого, посягнул на то, что ему никак не предназначено и принадлежать не может? Он сразу понял, что это – кара, настигшая его! Очищающий огонь! Ведь этого юношу Господь сотворил для себя!

Огонь ввалился в распахнутые окна и двери, уже занялись полотнища сари – их с мальчишкой шатер. Марин спохватился: надо бежать! Но не мог пошевелиться – в его тело был залит свинец. Он застыл в его кровеносной системе и сделал неподъемным, негнущимся. Когда огонь подберется к нему вплотную, свинец нагреется, тело станет податливым, и Марин сможет спастись.

Мальчишка метался по комнате, стараясь потушить пламя, но огонь был хитрее, резвее, проворнее его. Мальчишка пытался стащить его тело с тахты, на которой уже тлели простыни, но хореограф был недвижим. И тогда, осознав тщету своих усилий, он лег рядом с Марином и обнял его.

– Уходи!!! Беги от меня!!! Мы оба сгорим! – прохрипел Залевский в удушающем дыму… и проснулся.

Утро навалилось той самой свинцовой тяжестью, ударило ярким светом по глазам. Он ощущал за грудиной спекшийся сгусток, не мог вспомнить, как попал в дом, недоумевал, как умудрился так накрутить себя накануне – до дурноты. Под рукой круглилась пластиковым боком бутылка с водой, и он жадно пил, захлебываясь, заливая шею и грудь. Саднили ладони. Где он мог их так ободрать? Он что-то говорил парню? Или все это мутное бурлило только в его голове? Муха-ктырь… Ничего! Он заставит мальчишку раскрыться в его постановке именно в этой роли, а вовсе не в той, о которой думал раньше. Никакого мотылька! Вот ведь пошлость какая! Нашел себе мотылька, идиот! Муха-ктырь! Вот кто он! Марин его распознал, раскусил, наконец! Асур явился к нему аватарой мухи-ктыря. А сам он – гусеница, глупая мягкотелая гусеница, из которой асур высосал грядущую бабочку. Но асуру суждено погибнуть. И уж он постарается придумать какую-нибудь эффектную мухобойку! Спектакль обретал в сознании хореографа совсем иную фабулу. Надо скорее очнуться! Он даже забыл о своем однокласснике, которого собирался навестить! Черт!!! Противник физиологии на берегу! Как же он, совершенно вменяемый человек, мог не узнать своего школьного друга? Он словно находился в состоянии измененного сознания. И старый друг понял это. Не стал выводить его из транса.

Хореограф ощущал себя срубленным деревом, по кроне которого в этот момент топтался весь Ноев ковчег. Он застонал от острой боли в висках и вдруг увидел белую ладью ладони с таблеткой. Молча проглотил, запил. Неужели этот субтильный тинейджер дотащил его и уложил? Он не станет выяснять, потому что тогда придется благодарить. Излишние церемонии… Он же свой, сука, в доску… Он похлопает парня по плечу. Чисто по-свойски. Когда сможет.

Что-то не так было с ногами. Залевский приподнялся на локтях и увидел свои ободранные колени, тщательно вымазанные йодом. Он полз на карачках? Как это выглядело? Или падал? Ему захотелось провалиться куда-нибудь от стыда. На негнущихся ногах побрел в туалет. На пластиковой створке душевой кабины висела его мокрая рубаха. Вспомнил, что его рвало. Черт! Значит, полный набор. Во всей отталкивающей неприглядности. Да чего там! Во всем безобразии. И мальчишка убирал за ним, застирывал его рубаху. Своими невозможно красивыми руками. Он был свидетелем его позора, его пьяных непотребств.