Хореограф

– Знаешь, Залевский, я еще застал те времена, когда танец был аллегорией секса, а не наоборот. И статью в уголовном кодексе не выдавали за метафору! Секс как аллегория познания ближнего – это же полный падеж нравов! Скарлатина морали! Бубонная чума!

– Что ты в этом понимаешь, бухгалтер?

– Я тебе это не как бухгалтер, а как зритель говорю!

– Значит, ты – не моя целевая аудитория.

– А кто, кто твоя целевая аудитории? А?

– Люди с функционирующими железами внутренней секреции. Ты свои отсидел.

– Да я взопрел весь, пока смотрел! А теперь у меня как у зрителя еще чисто технические непонятки: почему у витрины мальчик – ангел, а девочка – черт? Они же оба воруют!

– Потому что он воровал, чтобы выжить, а она – из озорства. Она – искуситель. Могла накормить, но подбила воровать.

– А почему ангел, когда его вызволили из тюрьмы, оставил там крылья и встал на каблуки??? При чем тут каблуки? У нас же не стрип-клуб!

– Алтухер, он крыльями заплатил за свободу. Понимаешь? Он перестал быть ангелом. И это не каблуки. Это копытца. Не рожки же ему цеплять? Пришло время, потребовали обстоятельства – и заплатил. Свобода, она дорого обходится, Миша.

– Но он же дальше летает!!!

– Для того, чтобы летать, вовсе не обязательно быть ангелом, Миша, – вздохнул хореограф. – Тебе не понять…

– Ну, ясен пень! Где уж нам… А почему Отец видит в зеркалах Сына, а не себя? Можешь мне объяснить?

– Часто люди видят в зеркале не то, чем они являются, а то, чем хотят быть. Понимаешь, никто не готов принять себя старым, некрасивым и пустым.

– Слушай, ну и эта жуткая сцена, когда отец и сын выползают друг из друга поочередно. Окровавленные. Что это вообще? Они рождаются друг из друга? Кто кого родил?

Хореограф посмотрел на финдиректора с интересом.

– Смотри-ка, соображаешь! В этой драме действительно не понятно, кто кого выносил и родил. Как идею.

– Ёшкин кот! Идеи – они из другого места появляются! Ну, я так всегда думал. А финал? Зачем Отец примотал Сына набедренной повязкой к своему животу? Почему сын – в позе эмбриона? Отец родил его обратно? Сын ушел обратно в чресла родителя? Что за дикость?!

– Потому что надо ценить свободу! Да пойми ты! Не нужен ему отец! Уже не нужен! Он просто этого не понимает! – сорвался вдруг на крик Залевский. – Ему нужно, чтобы его просто любили!

– Кого? О ком ты?? Тьфу! – психанул финдиректор. – Черт бы тебя драл, Залевский, с твоими задвигами… Ты хоть бы ребят пожалел – на них же больно смотреть!

– А что с ребятами?

– Да их же трясет! Ты что – не видишь ни черта?

– Трясет – это хорошо. Это – правильно. Если артиста не трясет, то он – профнепригоден.

– Знаешь, Залевский, я тоже одно умное слово знаю: профдеформация. Это про тебя.

– Не тебе судить! Это как раз то, чем работают в нашей профессии!

– Ну и этот финальный танец в кандалах… Почему они все прикованы к Отцу? Они кто? Каторжники? И что это за фейерверк реквизита в конце?

– Это он к ним прикован. Они – его бесы. И они его разрывают.

– Марин, – Алтухер снял очки, протер их тряпицей и вымолвил, наконец, отводя глаза, – Марин, очень тебя прошу: давай возьмем психолога в штат. Иначе будут жертвы. Ты пойми: дело даже не в непристойности. Зрелище очень сильное. Но несет оно в себе мощный разрушительный посыл. Это как стоять у жерла вулкана во время шикарного зрелища его извержения.

Залевский достал еще один бокал, плеснул коньяку, выпил без драмы и горечи. Если бы в гримерке было окно, было, на что отвлечь взгляд, он промолчал бы. Но перед ним было только зеркало.

– Вот тут ты прав, Миша. Эти спектакли – следствие ряда разрушений во мне самом. Время и обстоятельства, как молот и долото. Только поначалу они отбивают лишние куски от глыбы мрамора, чтобы вычленить прекрасную скульптуру, а потом лупят уже по самой скульптуре. И она разваливается. Потому что процесс не остановить. И человек перестает быть самим собой. В этих двух спектаклях – сумма моего человеческого ущерба. И моя личная история.

И вдруг хореограф понял, что финдиректор трусит. И боится он не только скандальных постановок, но и его, Залевского. Вот так новость! Наверное, он считает, что хореограф безумен! Да, творчество – это, оказывается, противостояние, а не ублажение. Но он и не нанимался ублажать!

38

На предпремьерный показ новых постановок Варя потащила мальчишку. Он очень переживал почему-то, не мог усидеть на месте, крутил головой в поисках знакомых лиц среди приглашенных и прессы.