Хореограф

– Это ты чего-то не понимаешь. Я как раз совсем не гонюсь за красивой картинкой. Мне нужна – выразительная. А это – не шаблонная красота. Зачастую это совсем не красиво в общепринятом смысле. Но публика верит и сопереживает.

– Знаешь, быть «психически прекрасным» слишком мало для того, чтобы тебя покупали, – усмехнулся он. – Да дело даже не в красоте. Я же знаю: я – другой. Почему моя внешность не соответствует моему внутреннему ощущению себя?

Ах, эти вечные поиски внутренних соответствий, эти риторические вопросы и бесконечные претензии к Создателю!

– А это, друг мой, испытание, – пошутил Марин. – Гармония – вещь труднодостижимая. Да и ненужная, на мой взгляд. Исключает движение, стремления… Гармония – это конец. Ловушка. Ты перестаешь ощущать желание.

– Откуда ты знаешь?

– Я предполагаю. И возможно, когда-нибудь я буду думать об этом иначе.

Залевский теперь находил внешнюю красоту человека штукой одноразовой, хотя совсем недавно искал в людях именно ее. И найдя, испытывал эстетский восторг. И вот оказалось, что гораздо сильнее его привлекает обаяние личности, теплота. Цепляет до такой степени, что он уже выстраивает некий теоретический фундамент для устойчивости своей новой доктрины.

– Я должен стать красивым, потому что красивым не отказывают. Красивым не отказывают!

О чем это он? Настоящий артист, считал хореограф, не должен бояться выглядеть на сцене некрасивым, когда того требует роль. И зеркала в репетиционном зале отражали его лицо, искаженное гримасами муки, ужаса или отчаяния. Впрочем, была тут одна закавыка. Свою собственную мимику Залевский не любил. Бывают лица, которые и в гримасах остаются удивительно притягательными и волнующими. Но это было не про него. Это был абсолютно и обидно не его случай. Его сценическая чрезмерная мимика была пугающей, уродовала лицо и вызывала отвращение. Даже если он выражал страдание, то у зрителей, вероятно, возникало непреодолимое желание покончить с ним поскорее, чтобы не видеть. Но кто сказал, что страдания в жизни кого-то украшают? Если бы в страданиях была красота, люди то и дело причиняли бы их друг другу по причине (почти извинительной) влечения к прекрасному. Но скверным было не это. Он подозревал, что и во время секса с его лицом происходило то же самое.

– Когда я ехал в Москву, был уверен, что я уникален, – сказал мальчишка. – Я и сейчас так думаю. Но мне удастся собирать большие залы, только если я смогу влюбить людей в себя! И тогда они ко мне придут. Только для этого я должен стать красивым. Я хочу быть собой. Но они любят красивых. Я хочу делать то, что приносит мне счастье. Я слишком многого хочу?

Наверное, он хотел слишком многого. Залевский не знал, как можно влюбить в себя людей. Да и задачи такой никогда не ставил. Просто делал то, что ему нравилось. А этот, оказывается, – с запросами… Вот ему, Марину, никогда и в голову не приходило манипулировать аудиторией! Он играет предельно честно! А если даже и манипулирует, то не с целью влюбить в себя.

– Они разве не музыку слушать ходят? – холодно спросил он.

– А ты просто слушал музыку тогда в клубе?

А вот этого говорить не стоило! Да, не следовало так откровенно, в лоб, уличать Залевского в слабости. Он ведь был совершенно искренен тогда. Совершенно обезоружен. Нельзя пользоваться слабостью близкого человека.

– Ну не дуйся, – улыбнулся мальчишка, – ты сейчас сам нарвался. Ты сделал вид, что не понимаешь, о чем я. Не надо прикидываться. Прости.

И Марин охотно поверил бы в его раскаяние, если бы не все та же знакомая чертовщина в серых глазах собеседника, которая мешала ему воспринимать все происходящее один к одному – с самого начала, с первого знакомства.

– Как ты думаешь, в следующей жизни у меня будет другое тело? Я же не рожусь собачкой? В Корее.

Марин усмехнулся.

– Про тело не знаю, но пространство и время могут быть другими.

– Другое пространство у нас есть уже сейчас – интернет, – напомнил парень. – Мы вообще первые, кто живет и умирает в двух пространствах. Мы в двух ролях – в жизни и в сети. И выглядим в них по-разному. В интернете проще выглядеть как тебе хочется.

Мальчишка нашел камеру и листал свои фотографии.

– Что? Что-то не так? – спросил Марин, заметив, что парень раздосадован.

– Как ты умудряешься?..

– О чем ты? – Хореографу был бесконечно дорог каждый снимок.

– Да все – мимо! Я – другой! Я знаю это. Я знаю, какой я! Не снимай меня, когда я не готов.

– Ладно-ладно, – поднял руки Залевский. – А ты можешь подготовиться? Что это будет?

– Это будет кое-что! Пойдем искать локацию. Быстрее, пока не стемнело!

Залевский нашаривал ногами сброшенные сланцы и ворчал:

– Да пожалуйста! Только твои романтические позы я уже видел и снимал.

– Забудь! Мы сейчас жахнем матрицу.