Хорья фабрика

− Ну, нет же, дурья твоя башка, − заспорил Максим. Эта штука ведь желания выполняет, так? А если каждый начнет просить у нее все, что ему в голову взбредет, что же из этого выйдет? Вот именно, ничего хорошего. Поэтому она и лежит тут, подальше от людских глаз и желаний.

Фима предпочел промолчат в ответ, и друзья-оборванцы, не сговариваясь, рухнули на колени и стали неспешно двигаться на четвереньках, явно что-то высматривая. Так и не поняв толком, что именно мы ищем, я все-таки последовала их примеру, при этом не без грусти осознавая, что полигон этот совсем не малых размеров. Но, похоже, они знали, где следует искать, и особо долго бродить по нему не пришлось – вскоре нам улыбнулась удача.

− Наш-о-о-л! – во всю глотку закричал Серафим, поднимая что-то с земли и отряхивая это от снега.

Мы приблизились и, затаив дыхание, стали разглядывать странный предмет, лежавшей на его грязной ладони.

Это был небольшой шарик, размером примерно с мячик для пинг-понга, сделанный из чего-то органического. Он был нежно-розового цвета, неровной формы, а его поверхность обволакивала прозрачная слизь. Серафим как будто держал в руке комочек живой плоти, покрытой слизистой оболочкой.

Мне с трудом удалось побороть подступившую тошноту, однако двое товарищей смотрели на находку без тени отвращения (что неудивительно, ведь это чувство они привыкли сами вызывать у окружающих), и даже немного с благоговейным трепетом.

− Как думаешь, это – оно? – полушепотом произнес Максим, словно опасаясь напугать этот полуживой шарик.

− Не, ну а что еще? – уверенно ответил Серафим.

− Тогда я первый загадываю! – не растерялся Максим.

Он откашлялся и, доверчиво наклонившись к шарику, негромко произнес:

− Хочу вернуться туда, откуда я, и жить там отныне безбедно.

В ожидании чуда, он замер, и простоял в позе истукана где-то с полминуты, однако по какой-то причине ничего не происходило.

− Дай лучше я! – скомандовал уставший от ожидания Серафим.

Теперь он наклонился к шарику, но заговорил не полушепотом, как его друг, а громко и уверенно, правда, его фраза не отличалась оригинальностью:

− Хочу вернуться туда, откуда я, и жить там отныне безбедно!

Снова ничего не случилось, если не считать, что я почувствовала ритмичную вибрацию воздуха, словно где-то, за многие километры отсюда, кто-то настойчиво ударял в тамтамы. Звук этот был настолько нездешним и чужеродным, что казалось, его принес горячий ветер другого континента, где в этот самый момент полуголые темнокожие люди собрались в круг, чтобы насытить кровью своих строгих, но справедливых богов, и вымолить у них долгожданный дождь.

Стук барабанов я ощущала спиной, он доносился оттуда, где застыли в своих предсмертных позах сухие трупы, и я невольно обернулась в их сторону. Но и там не пришлось увидеть ничего нового: шеренги все так же стояли, погруженные в снежную дрему, и ветер обметал их мелкой снежной пудрой. Только вот повернувшись обратно, я не поверила своим глазам: мои оборванцы исчезли, словно их здесь и не бывало. Лишь следы на снегу, обрывавшиеся в тех местах, где только что стояли Максим и Серафим, да упавший в снег шарик, доказывали обратное.

Я подняла этот странный предмет, который при ближайшем рассмотрении, а также при изучении наощупь, оказался еще противнее. Причем, из-за того, что его температура была выше температуры моего тела (замерзла я ненашутку), а слизь на его поверхности не застывала, казалось, что это – живой организм или, по крайней мере, некая его часть.

Теперь пришло время моего желания, а я еще по пути сюда, слушая разговор беглецов, решила, что повторю то, что скажут они. Ведь мне, по сути, хотелось вернуться домой не меньше, чем им самим, а что касается возможности жить безбедно… Это, по-моему, еще не повредило ни одному человеку.

− Хочу того же, что и они, − сообщила я шарику.

Прошло несколько томительных секунд, в течение которых тамтамы не переставали звучать. Вдруг картинка, что транслировали в мозг мои глаза, подернулась цветными полосками вперемежку с рябью. Обычно такое изображение выдавал видеомагнитофон, что стоял у нас дома во времена моего раннего детства, когда в нем заедала кассета. Немного погодя рябь в глазах усилилась настолько, что я рефлекторно принялась их тереть, а когда они, наконец, снова обрели способность видеть, далеко не сразу разобралась, где нахожусь.

Вокруг было практически совсем темно, только в нескольких местах горели скромные огоньки костров.

После того, как я подняла взгляд вверх, у меня сложилось впечатление, что я угодила в гигантский колодец – просторное помещение было круглым, и у него отсутствовал потолок. Вместо него наверху зияла круглая дыра, сквозь которую сюда проникал синеватый зимний свет и сыпались редкие сухие снежинки. Пахло же в этом месте, несмотря на постоянное «проветривание», очень и очень плохо. Затхлостью, бедностью и немытыми телами.