Хороша была Танюша

Я послушалась. Надела куртку, резиновые сапоги и пошла – только не в магазин, а куда глаза глядят, вдоль берега, поросшего редким сосняком. Что значит Шаша замороченный? И при чем тут Афган, когда сегодня вроде никто не стрелял? Шаша иногда говорил во сне что-то непонятное. А потом, очнувшись, долго лежал не шевелясь с открытыми глазами, пытаясь заново врасти в реальность.

От влажной земли поднимался пар. На высоких сухих участках пробивались первоцветы, упрямо настаивая на себе и неумолимом приходе тепла. Серые валуны, причудливо разрисованные лишайником, излучали подобие ликования, хотя валуны ликовать не могут, камни равнодушны, впрочем, как и мир в целом, но камни особенно. Они проросли из земли задолго до людей и успели навидаться всякого за свой век. Даже следы от снарядов, которые некогда рвались в этих лесах, успели чуть сгладиться, раны по краям закруглились и превратились в естественные желоба, в которых по весне скапливалась талая вода… Я присела на нагретый солнцем валун, подставив лицо лучам. Я не могла противиться весне, ее тлетворному пьяному духу, который заставлял всякую тварь – маленькую и большую – радоваться, любить, выплескивая наружу жажду своего тела. И вдруг я услышала или скорей ощутила едва уловимые шаги у себя за спиной. Мне показалось, что кто-то пристально на меня смотрит, от его пронзительного взгляда я просто не могла пошевелиться, вжавшись в горячий камень. Мне рассказывали, что так бывает, когда на тебя смотрит медведь.

– Ну чего, красавица, расселась, – из-за сосен возник Ийво, легко поигрывая топором.

Я облегченно вздохнула, но в следующий момент подумала, что лучше бы это был медведь. Он по крайней мере не нападает на людей ни с того ни с сего. А Ийво улыбался слащаво и неприятно, и от этой его улыбки мне сделалось почему-то неловко, как будто бы он застал меня за постыдным занятием.

– Ничего не расселась, – я быстро вскочила, поправила одежду и зачем-то соврала: – Ногу натерла, вот и все.

– А как же завтра туфельки наденешь на мозоль?

Он вроде бы не говорил ничего плохого, и все же в каждом слове как будто сквозила скрытая издевка.

– Ну, это уж я как-нибудь разберусь. Сам-то чего болтаешься просто так?

– Не просто так. Я пошел сухостоя нарубить на растопку. Дрова отсырели, нижний ряд вообще подгнил, да и мамке помощь. Вот я и удивляюсь, чего ты тут расселась, дома работы невпроворот.

– Тетя Оку меня сама отправила погулять. То есть узнать, привезли ли хлеб.

– Ну дак чего? Привезли?

– Нет, еще не привезли.

– Вот снабжение, твою мать! Хлеба – и того не привезли. Хоть бы кто частную пекарню открыл. Делов-то? Мука, соль, дрожжи…

– Невыгодно, говорят.

– Кто говорит? Почему?

– Ну, в школе у нас рассказывают, что налоги задушат. А хлеб выйдет рублей по пять буханка.

Ийво длинно и витиевато выругался.

– Умная, видать. Считать умеешь. А мы с братаном на медных грошах росли.

– При чем тут это вообще… Ну, кто как рос.

– Вот как ты такой простой вещи понять не можешь, что дерево-то надо по себе рубить.

Оттого, что в руках у Ийво был топор, я не сразу поняла, о чем это он.

– Ты хочешь сказать, что…

– Что тебя разве что в красном углу посадить вместо иконки…

– Да какое тебе дело? – я медленно отступала в сосны и по направлению к дому с открытого мыска, как будто боялась, что нас кто-нибудь увидит. Хотя если бы и увидел… Почему-то я очень боялась Ийво.

– Ишь ты, волос у тебя какой. На него поплавок можно привязать – и окушка выдержит.

Я ускорила шаг, а Ийво потянулся за мной, схватил рукой за волосы и резко развернул к себе. От него невыносимо несло самогоном. Я попыталась освободиться, но Ийво держал крепко.

– Пусти! – сквозь зубы сказала я.

– Чегой-то? – ответил Ийво, и на меня опять дохнуло самогоном.

– Я закричу! – я, кажется, притопнула ногой.

– А закричи. Скажу, сама напросилась.

И вдруг мимо нас пролетел нож, по пути срезав кончик моей прядки, зажатой в кулаке Ийво, и со странным ярким звуком вошел в сосну по самую рукоятку.

Шаша возник как будто из-под земли. Прошел мимо нас к своему ножу, попытался вытащить его из ствола. Я знала, что если бы он метил в меня, ни за что бы не промахнулся. Но он хотел припугнуть и, может быть, проучить раз и навсегда…

– Черт! – Шаша ругнулся, поднажал на деревянную рукоять puukko, и в его руке оказался короткий обрубок, сломанный у самого основания.

Шаша, будто не веря своим глазам, некоторое время ошалело глядел на него, потом кинулся к сосне, в стволе которой зиял небольшой надрез, провел по нему ладонью…

– Нож! Я сломал нож! – прокричал он мне, Ийво и самому небу, как будто оно способно было помочь.

– Отойди-ка в сторону, Шаша!

Ийво несколько раз хрястнул по сосне топором, по тому месту, где застрял нож, и вытащил вырубленный кусок древесины с застрявшим в нем лезвием.

– В этих соснах осколков полно засело еще с войны, – Ийво протянул брату обломок лезвия. – А может, и кусок колючей проволоки застрял. Нож его острием зацепил, ну и…