Хороша была Танюша

Растерявшись, Танюшка набрала служебный номер Сергея, хотя чем он-то мог тут помочь. Сергей ответил по обыкновению сухо, почти рявкнул в трубку.

– Это я-а… – проблеяла Танюшка. – Тут, в общем…

– А, батя уже подсуетился. Ну как, подарочек понравился?

– Что? Д-да. Спасибо…

– Ты прости, я про Татьянин день как-то не подумал, а отец у нас человек старорежимный, именины отмечать привык…

– Сереженька, да, за кулончик спасибо, только я звоню… Маринка в коме, ее увезли на «скорой». Меня туда не пускают. Ты можешь что-нибудь сделать?

– Подожди, – Сергей ответил через паузу. – Ты серьезно? А что случилось?

Он обещал помочь. То есть он почти ничего не обещал, а только съездить вместе с Танюшкой в больницу, поговорить с врачом…

Прошло еще часа три-четыре, в течение которых Танюшка не знала, куда себя деть. Только направляясь на кухню, чтобы заварить чаю и таким образом скоротать время, она мельком увидела себя в зеркале и зацепилась взглядом за кулончик, блеснувший в ямке под шеей. И сразу снова бросило в жар, и жилка забилась под кулончиком, как в тот момент, когда Петр Андреевич возился с замком цепочки, дыша ей прямо в затылок. Как там он ее назвал? Мертвой царевной? Но почему же мертвой? Она вполне живая. Ходит, дышит, чувствует. Вот только жизнь теперь представлялась ей бесконечным ожиданием – своей очереди к телефону-автомату, в гардероб, к кассе и т. д. По большому счету – ожиданием какой-то иной, лучшей доли, которая все откладывалась на потом.

В приемном покое сидел Володя Чугунов, которого Танюшка не сразу признала – виделись они редко. Сперва просто обратила внимание, что вот сидит парень в синей мастерке с очумевшим лицом, держит на коленях драный пакет, из которого торчат бордовые варежки. Маринкины варежки. И так, даже не поздоровавшись, Чугунов начал говорить, что ему велели всю одежду оставить в больнице до выписки, а как тут оставишь, если она пропитается насквозь больничным духом и черт знает когда еще будет эта выписка. С виду Володя Чугунов был настоящая голытьба, наверно поэтому и не мог вот так просто расстаться с одеждой. Если бы не Маринка, Танюшка никогда не стала бы с ним общаться. Даже не из презрения к голытьбе, – сама-то она только недавно выдернулась из такой же точно, разве что чуть припудренной финским флером. А только лишь потому, что жизненный цикл таких вот персонажей был предопределен с самого начала. Они росли в бараках где-нибудь в окрестностях Тяжбуммаша, шли работать на Тяжбуммаш и ничего иного не хотели от жизни. Совершенно ничего. Хотя Володя был хорошим парнем, Танюшка это знала, такие выходили победителями в кино, однако в реальности они не то что проигрывали, а попросту не участвовали в игре, их туда никто не приглашал.

– Ты ее видел? Ты можешь мне рассказать? – она подсела к Володе.

– Как же, пустят к ней. Я понял, что тут только по блату пускают, как и везде.

Сергей, едва подавив смешок, вызвался сходить на разведку и, оставив куртку Танюшке, скрылся за дверью, ведущей в больничные покои. Вскоре оттуда донеслись чьи-то рассерженные возгласы, потом раздалось резкое: «Ждите на лестнице», а следом на высоких нотах зазвучал женский голос, разъясняющий что-то терпеливо и подробно.

Как странно, думала Танюшка, как странно кончается этот день, который вроде бы с утра ничего особенного не предвещал и который вдруг резко разжался пружиной. Татьянин день.

– Что тебе сказал врач? – спросила она Сергея, стоило им только вернуться к машине, оставленной возле приемного покоя.

– Что сахарный диабет – это навсегда, если в общих чертах. А вообще Маринке твоей еще повезло, бригада «скорой» нашла ее в туалете уже без сознания, – и, заметив Танюшкину тревогу, добавил: – Мне отец рассказал, что там случилось. Я завтра этого мента пополам порву. Он у меня огребет по полной!