Хороша была Танюша

В лице Сергея читалась усталость или вообще появилось что-то совсем незнакомое, как будто они не виделись очень давно. Танюшка поняла, что успела отвыкнуть от мужских объятий, хотя прошла всего-то неделя. И потом, когда они вернулись в их новую квартиру с просторной кухней, одной большой комнатой и второй крошечной, которая теперь предназначалась для девочки, Танюшка поняла, что не знает, что делать с ребенком, или скорее что делать с Сергеем, потому что она теперь принадлежала исключительно своей девочке.

Ей захотелось принять душ, казалось, что тело и волосы все еще пахли больницей и заскорузлыми пеленками. Раздевшись, она долго и придирчиво рассматривала себя в зеркале. Тело еще не приняло прежних очертаний, она слегка раздалась в талии и одновременно похудела, ребра выступали под кожей и острые ключицы торчали по-детски беззащитно, только грудь, исполненная молока, выглядела просто огромной.

Дверь приоткрылась. Она резко вздрогнула, в висках застучало, изображение в зеркале поехало. Сергей затек в ванную как вор, уронив полотенце и задев плечом зеркало.

– Стой, – он грубо схватил ее и впился ртом в ее сухие губы. – Я хочу тебя. Сейчас.

Это прозвучало как окончательный приговор, поэтому она по-настоящему испугалась, хотя вообще очень редко чего-либо боялась. Она попыталась отстраниться, вырваться из его цепких объятий, однако Сергей воспринял ее порыв как любовную игру и, схватив за загривок, пригнул к ванной.

– Я соскучился, Танька, как же я соскучился.

Он действовал напористо и быстро, разрывая внутри нее едва зажившие ходы и закутки, а она думала только, когда же это наконец кончится, скорей бы, хотя и пыталась не показывать виду, что просто терпит. Эмаль ванны была сколота возле самого стока, и в трещине уже поселилась ржавчина, хотя когда же это успело случиться, они только что въехали. Кран упорно, в четко заданном ритме ронял в ванну прозрачные капли, похожие на слезы, Танюшка успела отсчитать пятнадцать капель: страшно, страшно, страшно, страшно, – когда Сергей позади нее наконец задергался и замычал, а потом затих, прижавшись к ее спине, и напоследок хорошенько треснул ее по заднице:

– Что-то ты похудела Танька, один хребет остался. Ничего, откормим.

Когда он ушел, она включила горяченную воду и плакала, подставляя лицо струям, которые тут же уносили ее слезы, будучи с ней заодно и покрывая ее несчастье. Хотя какое несчастье? Почему? Чего она ожидала по возвращении домой? Или это и была послеродовая депрессия, о которой им перед самой выпиской рассказывала пожилая врач, а она еще похихикивала: ну какая там депрессия, если дети – это же радость несусветная, еще мама так говорила, когда ее спрашивали, зачем она столько детей нарожала.

– Танька, иди чай пить, – позвал Сергей из кухни.

Вытеревшись насухо полотенцем, Танюшка влезла в одежду и вышла из ванной со словами: «Кран капает, надо слесаря вызвать», пытаясь не показывать виду, что переживает.

– Скажешь тоже слесаря. Сам поправлю.

Он не догадывался ни о чем.

И дальше день потек своим чередом, как будто и не случилось ничего особенного. Да и что особенного случилось? Муж грубо отымел жену в ванной, ну так с полным правом, у него штамп в паспорте. Все осталось внутри их замкнутой вселенной. И так, наверное, происходило в любой семье, со всеми женщинами, которые вместе с ней лежали в роддоме, и далеко не все дети получались по обоюдному хотению, в красивой обстановке, как показывали в кино. Но куда подевался королевич, который однажды постучался в их домик, вынырнув из своей сказки?

Прошлой весной у них был такой период, когда они перестали разговаривать, а только целовались. Теперь они тоже разговаривали мало, она к вечеру успевала настолько вымотаться с дочкой, что мечтала только добраться до постели и немного поспать, пока та не хнычет. Вдобавок ей предстояло как-то сдать сессию, и она наконец, как будто опомнившись, взялась за учебу. Однажды, когда она брала с полки книги, он подкрался к ней сзади и задрал халат. Ему нравилось смотреть, как она кормит грудью, а она смущалась под его взглядом, и малышка от этого начинала плакать. Ей казалось, малышка понимает, чем они занимаются в ее присутствии. Влажные черносливы внимательно наблюдали за ними, когда Сергей тащил Танюшку на диван, как зверь в свое логово, невзирая на вопли о том, что подгорит каша. Между ними еще случались минуты нежности, но это была скорее нежность к общему ребенку, Майке, которую Сергей лелеял, как некогда Танюшку: теперь она была иконкой в красном углу, на которую он молился. Иконке ведь не задирают халат и не пригибают голову к ванне, чтобы как следует отодрать. Разве этому посвящались тома сонетов на полках в университетской библиотеке? Овладение – вот что это было, изнанка страсти, близкая к насилию, боли и крови. Или это и есть истинный характер любви, а все остальное накрутили вокруг только для того, чтобы завуалировать ее неприглядную суть?