Хорошая я. Плохая я

Гораздо лучше молчать, вообще ничего не говорить. Пожалуйста. Слишком много вопросов. Слишком много голосов звучит в моей голове. ЭТО НЕПРАВДА, ЭННИ. ВСЕГО ОДИН. МОЙ. Лава внутри меня сметает все доброе, нежное на своем пути. Я смотрю, как движутся жующие челюсти Морган, как она облизывает губы. Проглоти свой язык, проглоти. Я хочу, чтобы она перестала разглагольствовать о тебе.

– Мои вообще считают, что ее посадят пожизненно, ты ее больше никогда не увидишь, так оно и к лучшему, надо думать.

– Заткнись, Морган, говорю тебе. В последний раз прошу.

– Ой, какие мы чувствительные, да она же просто долбаное чудовище, радуйся, что я ненавижу ее.

Ест, как животное, все лицо перемазала. Рот разевает, зубы, язык видны. И без умолку тарахтит о тебе, поди ж ты. ВОТ ИМЕННО. ЧТО ТЫ СОБИРАЕШЬСЯ ДЕЛАТЬ? Добрый волк. Злой волк. Хруст. Чавканье. Язык. Губы. Я хочу прогнать злого волка, скажу ей, что замерзла и уйду домой.

– Чего так оборзела-то? Тебе же нет до нее никакого дела, верно?

Не могут Шалтая, не могут Болтая снова собрать.

Сэндвич летит на землю, выхваченный из ее руки, наступает очередь руки, выворачиваю ее. Прижимаю Морган к стене. Место, которое мы выбрали для встреч, больше не безопасное. Я наваливаюсь на нее всей тяжестью, а руку сжимаю изо всех сил и представляю, какой формы и цвета синяк на ней образуется.

– Пусти, – говорит она. – Перестань.

Это мои слова, обычно их говорила я, роли поменялись. Как приятно быть плохой. Прости, не могу удержаться, но она больше не говорит о тебе, значит, быть плохой иногда полезно. Может быть, я бы и еще что-нибудь сделала, похуже, но тут она говорит – знаешь, а может, ты гораздо больше похожа на свою мать, чем думаешь, и горячая лава опадает, бледнеет, застывает. Холодно. Больно. Внутри больно. Я отпускаю ее руку, отступаю назад, наклоняюсь вперед. Руки кладу на бедра. Не может быть. Нет. Я не похожа на тебя. Не хочу быть похожа.

Мы обе молчим, осмысляем то, что произошло, каждая на свой лад. Я поворачиваюсь к ней, она потирает больную руку, водит ладонью вверх-вниз.

– Морган, прости меня. Я не знаю, что на меня накатило.

– Ничего, больше это не повторится.

– Что ты имеешь в виду?

– А пошла ты на фиг, вот что я имею в виду.

Я пытаюсь обнять ее, но она выставляет вперед руки, отталкивает меня и уходит. Я сижу некоторое время на земле, смотрю на зимнее небо, там только одна звезда. Я отвожу взгляд, а когда снова смотрю на небо, ее там уже нет.

Не хочет, чтобы я на нее смотрела.

Я напеваю, глядя на них.

Восемь зеленых бутылок, на стене. Нет. Не бутылки, что-то другое. И не на стене. Я пробую снова запеть, но вместо песни – твои слова.

Восемь маленьких крошек спрятаны в подвале, я думала, что их девять, но девятой там не оказалось. Помнишь?

Да.

Если бы я могла открыть дверь, чтобы убедиться, что все крошки в полном порядке.

Не открывается. Дверь.

– Милли, это Саския. Дверь заперта, Майк запер ее, что такое ты поешь?

А если вдруг какая-нибудь крошка случайно упадет и разобьется.

Не открывается. Дверь.

– Я позову Майка.

Вы меня слышите, маленькие крошки? Я пришла, чтобы выпустить вас. Но они не отвечают, слишком поздно. Я опоздала.

Они упали.

Это значит, они останутся тут.

22

Я просыпаюсь от шума – Фиби отправляется с хоккейной командой в Корнуэлл, голоса в коридоре, хлопанье дверей. Понедельник. Нужно встать, сегодня мы уезжаем, но тело налито тяжестью, его давит стыд за то, как я обошлась с Морган.

И твой голос.

Саския стучит в мою дверь, спрашивает разрешения войти, я сажусь в постели и отвечаю «да».

Белые джинсы, «скинни», в обтяжку. В них заправлена белая блузка в младенчески голубую полоску. Сверху волосы собраны и скреплены заколкой-крабом, нижние пряди рассыпаны по плечам.

– Надеюсь, не разбудила тебя. Мы хотели дать тебе отоспаться.

После вчерашнего.

– Мы сегодня уезжаем. Поездка займет часа полтора, так что к ланчу уже будем на месте.

Она ничего не говорит про вчерашнее. Майк ее предупредил, объяснил все нервным срывом из-за приближающегося суда.

– Милли.

– Простите, я…

– Унеслась за миллион миль отсюда?

Дальше.

– Вроде того, да.

Она перебирает свое ожерелье с именем, поднимает его, прижимает к губам, на них отпечатываются буквы. Они сначала белеют, потом снова розовеют. Саския спрашивает, не помочь ли мне собраться.

– Нет, спасибо. Я быстро управлюсь.

Когда она закрывает дверь, я беру телефон посмотреть, нет ли ответа от Морган. Нет. Я борюсь с волнением, пока умываюсь, одеваюсь, укладываю дорожную сумку. Я поступила с Морган ужасно, я не хочу терять свою единственную подругу, но в то же время боюсь, вдруг она все разболтает обо мне. О том, кто я такая.

Когда я спускаюсь вниз, Рози крутится в коридоре возле сумок Майка и Саскии. При виде меня виляет хвостом. Я отставляю сумку и глажу ее между глаз.

– Не уверена, что ты тоже едешь, – говорю ей. – Ты останешься дома с Севитой. В другой раз, может быть.

Она задирает голову, лижет мою руку и шлепает за мной на кухню.

– Есть свежевыжатый апельсиновый сок, будешь? – предлагает Саския.