Той же весной по детским площадкам Вест-Вилледж прокатилась мода на семейную терапию, словно особенно заразный вирусный конъюнктивит. Казалось, Джулиан и Флора каждый день приходят домой с очередной историей очередного брака, переживающего не лучшие времена. Сперва Лекси Гарсиа однажды утром выкатила на детскую площадку свою сдвоенную прогулочную коляску и сообщила, что накануне вечером ее муж Гарри, после того как четыре раза прочел их дочерям «Спокойной ночи, Горилла» и отнес обеих девочек в кроватки, топая по коридору и ухая, как горилла (тут, сказала Лекси, я подумала, что вышла замуж за хорошего человека и хорошего отца), налил себе бокал дорогого красного («Шатонеф-дю-Пап» – надо было сообразить, что это или очень хорошо, или очень плохо») и заявил, что больше не может с ней жить.
– Вот так запросто, – сказала Флора Джулиану, раскрасневшись от негодования. – Сказал: «Лекс, по-моему, я больше не хочу быть твоим мужем». Представляешь? Как будто аннулировал карточку
Всего пару дней спустя в беде оказались их соседи снизу, Ник и Билли. Как доложила Флора, Билли не справлялась с тем, что Ник каждую, мать его, секунду пялится в свой
Потом одна знакомая из
– У вас непростой период, мамочки. Его надо преодолевать как можете.
Поэтому, когда однажды утром Лилл встала у двери класса с таким лицом, сказала Флора, будто пила неделю, и всем забиравшим детей сообщала, что ее муж в пятницу вечером собрал вещи и съехал, мамочки были в шоке. А еще выяснилось, что Лилл склонна очень крепко выражаться, когда ее предают, потому что многие детки дома поминали «сраную хрень».
– Все ходят на терапию, – как-то вечером сказала Флора Джулиану.
– В Нью-Йорке живем.
– Я не хожу.
– Хочешь пойти? – спросил Джулиан, не ожидая, что Флора скажет «да».
В уравнении их брака это Джулиану требовалась терапия. Это у него было травмирующее детство и эмоционально истощающая работа по выпасанию стада хрупких эго. Флора была устойчивой, неколебимой, как скала. Она не подняла взгляд, чтобы ответить, так и продолжала отскребать кастрюльку от макарон с сыром, как-то слишком упорно. Подождав пару минут, достаточно долго, чтобы Джулиан счел отсутствие ответа ответом, она обернулась к нему и сказала:
– Мы не можем себе это позволить. Это куча денег, не считая няни.
– Я не о том спросил. Ты хочешь пойти?
Она вытерла руки кухонным полотенцем, пошла к дивану в гостиной, села и уставилась в окно. Дни становились все длиннее, и после ужина еще какое-то время было светло, менялся наклон земной оси. Флора заговорила – на этот раз робко, немного смущенно.
– Руби пошла в приготовишку, и мне иногда вроде как одиноко. Я немножко растерялась. Я что, всю оставшуюся жизнь буду голосом туалетной бумаги?
Джулиан поборол желание ответить: «Надеюсь!» Телевизионная реклама гигиенических преимуществ
– Мне иногда грустно, – сказала Флора. – Я не понимаю почему.
– Лапа, ты скучаешь по маме.
Флора отметила про себя, что он не сказал – по работе.
– Да, конечно. Но с этой печалью я справиться могу. Я о другом. И о том, что мне иногда кажется, что мы живем на разных планетах.
Джулиан смотрел на Флору, которая сидела на потертом диване, тщательно складывала одежду Руби, собирала носки попарно и сворачивала их в шарики – у него это никогда так ловко не получалось. Флоре грустно? Почему он не заметил, что ей грустно? Глядя на нее сейчас, он видел темные круги у нее под глазами, видел, как она устала.
– Я не хочу однажды вечером прийти домой и услышать, что ты больше не хочешь быть моим мужем.
– Этого не будет, – сказал Джулиан, чувствуя, как в сердце ему вонзилась тоненькая щепочка страха.
Это по его вине Флоре грустно?