Хорошенькие не умирают

Я подумала, это оттого, что выходные.

В будни снова спала, уходила в пять, но в среду всё же оказалась дома. Дела не позволили выйти, но я смотрела на часы и прислушивалась.

Никто не закричал. Паровоз не приехал.

Паровоз отменили, думала я. Значит, не судьба мне приманить удачу, ни червями, ни лягушкой, ни маленькой рыбой. Значит, мяч опять укатится.

Осуществление любви происходит неисчислимыми способами, многие из которых бесчеловечны. И мне ещё повезло, что мой так незатейлив: любовь длится, пока летит мяч. Бросаю его, большой, блестящий, жёлто-зелёный, и он летит, поворачиваясь то травяным боком, то солнечным. Кто-нибудь должен поймать его и кинуть обратно, и тогда получается любовь, но если не ловят, мяч укатывает. А другого у меня нет. Для этого человека — больше нет.

И сейчас я иду, без мяча, без паровоза, и думаю: ну ладно, ну ладно, папа меня любит, Дима меня любит, кот меня любит. Три мяча, которые не устаю ловить и возвращать, — это уже очень хорошо. На реке возле дома есть шлюз, он открывается в восемь вечера. А значит, у меня может быть цель: приходить к шлюзу, чтобы увидеть воду с барашками, катер, речные теплоходы и баржу. Однажды, пока я буду смотреть, ко мне прикатится мяч, красно-синий (не фиолетовый), и я не глядя вброшу его в игру, и он взлетит, поворачиваясь то огненным боком, то небесным.

Когда на обратном пути увижу паровоз, несущийся без графика и цели, почти не удивлюсь.

* * *

Вышла из метро, а там ливень. Думала переждать, но вспомнила, что в ближайшее время надо сдать семь текстов и книжку, и пошла. Промокну же, слягу, это всегда выход. Но тут такое началось, что всё же пришлось спрятаться. Написала эсэмэс: «иду к тебе, но пока очень дождь, а я голая, как годива, сейчас утихнет чуть и приду». Когда добралась, подруга сказала, что гадала, не наследил ли там т9, может, «Годзилла», или же я с жеребцом буду. От холода купила курточку, в которой очень видно, что я бэтмен. Я такая сложная, думаю: снаружи бэтмен, под ним леди Годзилла, а внутри всё же Годива, голая, промокшая и без коня.

Также померила юбку (редко покупаю одежду, поэтому впечатлений всегда масса). Подруга говорит:

— Возьми эту, она винтажненькой расцветки.

А я же люблю винтаж, у меня и мужу пятьдесят, взяла.

— А вот, — говорит, — жёлтая!

— Ой, мне нельзя, Н. запретил.

В самом деле, однажды давний друг, после примерно годового перерыва в общении, прислал письмо, в котором сообщил, что видел меня во сне, будто я купила жёлтое платье. «Если ты ещё этого не сделала, — писал он, — не вздумай, тебе не идёт этот цвет». Я, естественно, с тех пор ни-ни.

— Разумеется, — сказала подруга, — не бывает белых женщин, которым жёлтый к лицу. Но красивый же! Его просто не надо носить у головы, а это — можно, это — юбка.

Но я не рискнула, потому что никогда не знаешь, где у тебя однажды окажется голова.

А позже подумала, что со мной остаются только такие — которым снишься, и они считают, что повидались и примерно в курсе твоей жизни. И в самом деле оказываются в курсе, и ты совершенно серьёзно перестаёшь носить жёлтое, потому что сон же был — как иначе?

Ещё, безотносительно, поняла, что в ранней юности со мной пару раз случались мужчины, после которых я понимала, что ничего сильней в моей жизни не будет. Будет иначе, лучше, счастливей, но переживания такой силы — нет. И я думала, это самое страшное, когда тебе двадцать два, а у тебя уже всё было.

А однажды узнала, что самое страшное другое. Когда понимаешь, что вот у этого мужчины уже не будет ничего сильней тебя. Даже если будет только лучше, но всё по щиколотку, вдоль берега по тёплой водичке. И оттого такая жгучая жалость, что лишь одно выручает — наверняка это такое же ложное чувство, как и то, первое.

P.S. Я пишу под грибом на детской площадке, хоронюсь от дождя. Спешу сообщить: хреновые у вас грибы, дети. В щелях все, пропускают воду. В наше-то время на века строили.

* * *

Осенью вдруг узнаёшь, что вся эта жизнь натирает ноги. Летом-то если и тёрла — сбросил тапок, заклеил пятку и забыл, а вот налепить пластырь поверх чёрных колготок нет никакой возможности. Получается, несовершенства мира можно долго не замечать, если успеваешь исправлять их мгновенно. А чуть пропустил или ослабел — пустяки сбиваются в стаю и вырастают до размера проблемы.

В метро оказалось, что я сижу, как мужик-интроверт — расставив коленки, но скрестив ступни. Конечно, широко раскинуться на полтора сиденья я не умею. Ладно, как полмужика-интроверта.

В подмосковном городке, где я родилась, сегодня освежили чёрно-белые бордюры на пешеходных переходах. Красили в начале дня, поэтому к вечеру возле каждого было натоптано следами двух цветов. Так, незаметно для себя, горожане выбирали сторону добра или зла.

Должна отметить, наших больше.

В присутственном месте занимаю очередь за мужчиной, на всякий случай запоминаю внешность (немолодой азиат в костюме). Возвращаюсь — его нет.

— А где тут мужчина впереди меня был, седой? — Во внезапном приступе политкорректности не уточняю национальные признаки.

— Который?

— В сером пиджаке.