Хороши в постели

Служба началась в два часа. Я приехала заранее, но на парковке уже не было мест, и автомобили занимали всю подъездную аллею до самого шоссе. Я наконец нашла свободный клочок на другой стороне улицы, перебежала четыре полосы и нырнула прямиком в гущу друзей Брюса. Они стояли у входа, все в костюмах, которые если и надевали, то разве что на собеседования, сунув руки в карманы, тихонько переговариваясь, глядя себе под ноги. А день-то выдался ослепительно солнечный – в такой нужно любоваться осенней листвой, покупать яблочный сидр, греться у огня. А не вот это все.

– Привет, Кэнни, – негромко поздоровался Джордж.

– Как он? – спросила я.

Джордж пожал плечами:

– Он внутри.

Брюс и правда сидел в маленьком вестибюле, с бутылкой воды в левой руке и носовым платком в правой. В том же синем костюме, который надевал на Йом-кипур, когда мы сидели бок о бок в храме, – все еще слишком узком, со все еще слишком коротким галстуком, и в кроссовках, которые сам разрисовал звездами и завитушками во время особенно скучной лекции.

Стоило мне его увидеть, как в тот же миг наше недавнее прошлое перестало существовать: мое решение отдохнуть друг от друга, его решение рассказать о моем теле в журнале. Словно ничего не осталось, только наша близость – и его боль. Над Брюсом, положив руку ему на плечо, стояла его мать. Везде были люди. Все плакали.

Я подошла к Брюсу, опустилась на колени, обняла его.

– Спасибо, что пришла, – проговорил он с прохладцей, церемонно.

Я поцеловала его в колючую от трехдневной щетины щеку. Брюс как будто ничего не заметил. Его мать меня обняла, и в ее словах прозвучало куда больше теплоты.

– Кэнни, – шепнула она, – я рада, что ты здесь.

Я знала, что будет плохо. Знала, что буду чувствовать себя там просто ужасно, даже с поправкой на расставание на парковке, но не имела ни малейшего представления, что все так выйдет.

Но было не просто плохо. Меня изводила сущая агония. Когда раввин, которого я несколько раз встречала во время ужина в доме Брюса, рассказывал, как Бернард Леонард Губерман жил ради жены и сына. Как водил Одри по магазинам игрушек, хотя у них еще не было внуков. «Готовиться надо заранее», – повторял он. Вот тут-то мои нервы и сдали. Это ведь я должна была подарить им этих самых внуков, и как бы эти дети его любили, и сколько бы счастья мне принесла эта любовь.

И я сидела на деревянной скамье в похоронном бюро, в восьми рядах от Брюса, который должен был стать моим мужем, и думала, что мне хочется лишь одного – быть рядом с ним, и что никогда прежде я не чувствовала между нами такой пропасти.

– Он тебя очень любил, – прошептала мне тетушка Брюса, Барбара, когда мы мыли руки.

Машины, припаркованные в два ряда в глухом переулке, заполонили весь квартал, их было столько, что на время похорон около кладбища пришлось выставить полицейского. Отец Брюса был не последним человеком в общине и принимал множество пациентов как дерматолог. Судя по толпе, проводить его в последний путь стеклись все евреи и подростки с кожными заболеваниями.

– Он был замечательным человеком, – отозвалась я.

Барбара странно на меня покосилась.

– Был?

И тут я поняла, что она имеет в виду Брюса, который вполне себе жив. Барбара сцапала мой локоть бордовыми ноготками и увлекла в безупречно чистую, пахнущую кондиционером для белья прачечную комнату.

– Я знаю, что вы с Брюсом расстались. Все потому, что он не позвал тебя замуж?

– Нет, – ответила я. – Потому что… наверное, я все сильнее чувствовала, что мы друг другу не подходим.

Барбара как будто и не слышала.

– Одри всегда мне говорила, как Берни хотел, чтобы ты стала частью семьи. Твердил, мол, если Кэнни захочет кольцо, она его сразу получит.

О боже. К глазам подступили слезы. Снова. Я плакала во время службы, когда Брюс стоял у бимы и рассказывал, как отец учил его играть в бейсбол и водить машину, и на кладбище, когда Одри рыдала над могилой и повторяла: «Это нечестно… нечесто…»

Тетушка Барбара протянула мне носовой платок.

– Ты нужна Брюсу, – шепнула она.

И я молча кивнула, зная, что голос подведет.

– Иди, – подтолкнула она меня в сторону кухни.

Я вытерла глаза и пошла.

Брюс сидел на крыльце черного хода в едва ли не охранном кольце друзей. Когда я приблизилась, он сощурился, будто рассматривал опытный экземпляр на предметном стекле.

– Привет, – произнесла я тихо. – Я могу чем-нибудь помочь?