Она пыталась. Я тоже. Она показывала это кончиками пальцев, словами, нежным нажимом, вздохами и всхлипами. Я старался. Но язык – не палец. Моя бородка сводила ее с ума, но совсем не в том смысле, в котором ей хотелось. И когда я однажды услышал, как она по телефону назвала меня человеком-биде… что ж, пожалуй, лучше ограничиться тем, что у меня точно получается лучше.
Кто-нибудь из нас знает, что мы делаем? Хоть кто-нибудь из мужчин? Я спрашивал друзей – все сначала хохочут и уверяют, что потом им приходится отскребать своих женщин с потолка. Тогда я беру им пиво, слежу, подливаю до краев и через несколько часов получаю более правдивую историю – все мы понятия не имеем. Все до единого.
«Она говорит, что кончает, – печально говорит Эрик. – Но не знаю, старик…»
«Это же не очевидно, – подтверждает Джордж. – Так и откуда нам знать?»
Действительно, откуда? Мы мужчины. Нам нужна надежность, нужны твердые (или даже жидкие) доказательства, нам нужны диаграммы и пошаговые инструкции, нам нужно раскрыть тайну.
И когда я закрываю глаза, все еще вижу ее, как в тот первый раз, плотно свернутую, как крылья крошечной птички, розовую ракушку, вкусом напоминающую океанскую воду, полную крошечных жизней, того, чего я никогда не увижу, не говоря уже о том, чтобы понять. Я бы хотел. Жаль, не вышло.
– Ладно, Жак-Ив Кусто, – пробормотала я, с трудом поднимаясь на ноги.
Закрывая глаза, он все еще видит меня, написал Брюс. Ну и что это значит? И когда он это написал? А если он все еще по мне скучает, то почему не звонит? Может, думала я, есть надежда? Может, я сама позвоню ему позже. Может, у наших отношений есть шанс.
Лифт поднял меня на двадцатый этаж в представительский номер, где на диванах сидело и курило энное количество бледной, как личинки, молодежи в различных вариациях черных брюк, черных боди и черных же ботинок.
– Кэнни Шапиро, «Филадельфия Икзэминер», – представилась я той, что сидела под картонной фигурой Макси Райдер в полный рост в военной форме, с пулеметом «узи» наперевес.
Девушка-личинка томно пролистала несколько страниц, заполненных именами.
– Не вижу вас в списке, – произнесла она.
Прекрасно.
– Роберто здесь?
– Вышел на минутку, – небрежно махнула девушка в сторону двери.
– Сказал, когда вернется?
Она пожала плечами, видимо, исчерпав словарный запас.
Я вгляделась в бумаги, пытаясь прочесть вверх ногами. Там было мое имя: Кэндис Шапиро. Его перечеркивала жирная черная линия. «ЭНБ» – гласила пометка на полях.
И в комнату ворвался Роберто.
– Кэнни, что ты тут делаешь?
– Это ты мне скажи, – ответила я, пытаясь выдавить улыбку. – Насколько я знаю, беру интервью у Макси Райдер.
– О боже, – всполошился Роберто. – Тебе никто не звонил?
– По поводу?
– Макси решила… кхм… сильно сократить количество печатных интервью. Она оставила только «Таймс» и «Ю-эс-эй тудэй».
– Ну, мне никто не сказал. – Я пожала плечами. – Я здесь. Бетси ждет статью.
– Кэнни, прости, пожалуйста…
«Не извиняйся, идиот, – думала я. – Сделай что-нибудь».
– …но я ничего не могу сделать.
Я одарила его лучшей улыбкой. Самой очаровательной из моего арсенала, которую, как я надеялась, моя манера а-ля «я-работаю-на-крутую-важную-газету» только подчеркивал.
– Роберто, – пропела я, – у нас запланирован разговор. Мы оставили место, рассчитываем на статью. Никто мне не позвонил… я притащилась сюда в субботу, а это мой выходной…
Роберто начал заламывать руки.
– …и я была бы очень, очень признательна, если бы нам удалось провести с ней хотя бы пятнадцать минут.
Теперь Роберто заламывал руки, и кусал губу, и переминался с ноги на ногу. А это все плохие знаки.