Хорошие деньги

– Жить надо когда-то, а не возводить твои чёртовые дома! – обрывал её, вскипая, отец. – Ты вся вымоталась, обветшала. Что там – постарела! Да, да, чего жжёшь меня глазами? А я на кого похож? Доходяга. И вот так вот жить-тужить ради твоего дурацкого дома? Тупость, бред! Запомни, вольготно живут только блатные да воры, а нам, простым трудягам, надо смириться. А если затевать дом, то – дощечка к дощечке, кирпичик к кирпичику, и будет тебе потом дом. Отец-мать начали строить, а дочь-сын продолжили. Понятно тебе? – Но ответа не дожидался – рубяще отмахивал рукой: – А ну тебя!..

– Да, надо смириться, – сухим, шелестящим шепотком в полдыхания произносила мать, и больше не могла говорить, потому что в её груди начинало клокотать.

Однажды отец не вернулся домой: люди сказали, что он нашёл себе хорошую женщину в другом посёлке. Дом Окладниковы так и не построили, но купили автомобиль, однако отец при дележе имущества забрал его себе.

Мать сникла. Из неутомимой женщины в год-два она превратилась в слабое, вялое существо; украдкой в одиночку выпивала. Сразу в нескольких местах она уже не могла работать и не хотела, и безденежья становились затяжными и гнетущими. Подросток Василий никогда не просил у матери денег, однако всякий раз, получив зарплату, она выделяла ему немножко. Копотливо, с несомненной неохотой вынимала из кошелька серебрушки и медяки и осторожно, или даже насторожённо, подавала их:

– На, – произносила она сдавленно и тихо, чтобы, могло показаться, Василий не расслышал.

Он протягивал руку, однако мать не спешила отдать деньги – ворчливо, длинно внушала ему, что каждой копейкой нужно дорожить, что она трудовым потом добывается. Василий угрюмо, но вежливо отвечал матери, что ему и не нужны деньги, а когда понадобятся – попросит-де сам. Она в ответ всхлипывала:

– Не любишь ты мать. Я тебе даю от всего сердца, на конфеты, а ты!.. Ах, что уж теперь!.. Да на же, на, вредный ты мальчишка!

Он брал, а потом в одиночестве шептал, как молитву, что он обязательно вырвется, но не понимал куда, что он горы своротит, если понадобится, но мама будет счастливой.

Случалось, мать могла сидя задремать, забыться. И как-то раз Василий, придя домой, увидел её спящей на стуле возле жарко – хотя было лето, тёплое и сухое, – протопленной печи. Кисть её загорелой, жилистой руки свисала, словно бы неживая, с колена, плечи свело сутулостью. Ноги, обутые в потасканные башмаки, были вытянуты. Василий всмотрелся в её лицо и неожиданно разглядел то, чего раньше не подмечал, – его мать уже старушка; не годами – ей не было и сорока пяти, – а всем своим обликом она уже была безнадежно старой. Боже, какое у его мамы лицо, – тусклое, дрябловатое, нос заострённый, как у покойника! Обветшала, – вспомнились Василию обидные слова отца. И ему стало нестерпимо жалко маму. В горле солоновато и колко загорчило, но – не надо, не надо слёз! Нужно теснее сомкнуть зубы. Он – сильный мальчик, он во что бы то ни стало что-нибудь придумает, чтобы вырваться, чтобы сделать маму счастливой!

Мать очнулась.

– Пригрелась и позабылась, – дрожанием щеки как бы виновато улыбнулась она. – Так, знаешь, Василёк, захотелось погреться, – вот, взяла и протопила печь. Как хочется тепла, как хочется!.. Да, глупо, понимаю, – скорбно усмехнулась она. Но тут же встряхнулась вся: – А ты знаешь, Василёк, у нас новость: Наташка замуж собралась. Экая дура: училась бы, ведь малолетка ещё, девчонка совсем. И выскакивает за кого? За старика, считай. Ему уж под пятьдесят, вдовец, троих взрослых детей имеет, да внуки уже есть. Но денежный мужчина, солидный такой весь, основательный, квартира у него огромная в городе, гараж, машина, всего-всего через край, при должности человек высокой, детей всех попристроил. – Помолчала, что-то туго и, наверное, неохотно обдумывая. – Нет, плох жених: Наташка-то, вижу, не любит его. Знаешь, ведь парень у неё есть… и брюхата она от парня того. Эх, чего уж теперь!.. Жизнь-то вся наша – прахом. Хочешь как лучше, а судьбина точно бы упрямится, истязательница. Хотя бы ты выбился у меня и зажил по-человечески когда-нибудь. Кто-то из нашей семьи должен же быть по-настоящему счастливым и довольным жизнью и судьбой своей, наконец-то!

– А как, мама, по-человечески? – бдительно, зорко, охотником всматривался в глаза матери сын: казалось, не хотел упустить и малейших изменений в ней. Он должен, он обязан понять, и он поймёт, непременно поймёт!

Мать подняла на него отягощённые, но бесцветные, словно бы полинявшие, глаза и не ответила, лишь чуть, вздрогом взмахнула ладонью, как вспугивают порой насекомое. Но в Василии волной уже стронулось – и запылало, и заискрилось, и закипело в его страстном сердце: он сам узнает, как! И он, и мать, и сестра будут жить по-человечески! Сдавил за спиной кулаки, будто должен был сейчас же схлестнуться с кем-то в драке, доказывая, что он сильный, что он может, что его ничто и никто не остановят. Путь только попробуют!