Хорошие люди. Повествование в портретах

– Ведь всё уж поклал! Всё! И даже полати, и под вьюшку щель оставил, ну уж всё! Так вот надо ж, чтоб эдак…

Семён стоял передо мной на крыльце, мял в измазанных глиной руках кепку с выгоревшим «адидасом» и почти плакал.

– А что случилось-то? Ты ж ещё вчера вроде доделывал.

Семён был печник, и мастер чудный. Печи выходили у него мировые. Ровные, топились ладно, дров ели мало, жар держали – больше суток. Сокровище, а не печник.

Сейчас клал он печь Боре Ефимову, художнику, тот дом в деревне купил. Русскую, разваленную, разобрали, Семён ему голландку ставил. Она компактнее, и дров меньше уходит. Дело-то к концу уж шло…

– Да и доделал бы, кабы бес не попутал! Я ж знаешь сколько их за лето уложил?! Власовым две поставил, Вадиму тож, Гульковым, – Семён сунул кепку в карман пиджака, торопливо загибал пальцы рук, его трясло. – Теперь вот – Боряну! И все справные, чтоб брак там али криво, это – ни-ни…

Он замотал головой, нервно отбросил упавшую на глаза прядь волос.

– Я ж и говорю, всё – чин чинарём было. А Зинка моя, она ж как узнала, что у меня заказы пошли, так из магазина и того… ушла! В отпуск вроде. За мной, значит, глядеть, чтоб не запил. И глядит, и глядит, цельное лето глядела. Ну и не углядела! – Сеня растерянно развёл руками.

– Так ты что – запил?

– Запить не запил, а вчера принял. И так хорошо принял, что по сию пору трясёт. Я у ней с утра ещё похмелиться просил, так нет! Всё попрятала. «Иди, – говорит, – к Ефимову, доведёшь работу, он тебе опосля и нальёт».

– Ну?

– Ну я и пошёл. Вот и довёл работу… – Сеня испуганно оглянулся на ефимовский дом, видневшийся на холме.

– Так чего ты натворил-то там?

– Да торопился я малёк, конечно, но уж последний рядок шёл, руки дрожат, а сам – стараюсь. «Терпи, – говорю себе, – Семён, держись, не гони». Там ведь, значится, как оставалось: верх уложить и дымоход вывести, к трубе который.

Ну, я под самым под потолком скрючился, кирпичи ложу, а краем глаза-то замечаю, что Борян внизу уж на стол накрывает, картошечкой в избе пахнет, и эту самую тоже поставил… – Семёна передёрнуло. – Я ещё пуще стараюсь. Кирпичик к кирпичику прямо, чтоб гладенько, без зазору. А сам только про неё, заразу, и мечтаю. И уложил все, до единого. Рукой прошёлся, огладил, красота! Прям – ладушка.

«Лезь, – говорю, – Борис Васильевич, принимай работу».

Он по лесенке влез, глянул…

«А дырка, – говорит, – где?»

«Какая такая дырка?»

«Так под дымоход дырка – где? Дым-то куда пойдёт? Ты ж всё замостил, подчистую, Семён».

Я гляжу – ах ты ж ё-моё! Я второпях всё кирпичами усандалил, прям хоть пляши! Понимаешь?! – Семён отчаянно топнул ногой. – Там сверху труба висит, а у печи дыры для дымохода – нема! Нет дымохода. Гладко. Как стол, пилять, гладко.

Семён отвернулся, достал кепку, утёр лицо.

– Да…

– Вот те и да! Позор-то какой… А кирпичи – они ж схватились уже! Их ведь ломать теперь да по новой, а Борян с женой ужинать собрались.

Семён махнул рукой.

– Ну, извинился я и пошёл… чего уж там… Завтра, сказал, исправлю.

Мы так и стояли на крыльце. Семён поёживался, то ли от холода, то ли от «трясуна». И в дом его звать смысла нет. Нету у меня выпить. А он ведь за тем и пришёл. Ах, нехорошо как выходит…

– Слушай, Семён, а мне ж тебе и налить нечего, вот правда – пусто.

– Да ладно уж, нечооо… Хоть душу отвёл.

Он явно расстроился, затоптался, елозя рукою по перилам… Стеснялся он уходить так, сразу.

На улице уже смеркалось. Деревенские ложатся рано, не обломится ему, а к московским не пойдёт, постесняется. Тактичный человек этот Семён.

– Сень, а знаешь, беги-ка ты до дяди Володи. Вон у него свет горит. Шурин всё же, а?

Дядя Володя был старший брат Зинки, знал её въедливый нрав, а Семёна любил за мастерство и добродушие. Бузил Семён только в запое, чего давно уже не было. Зинка контроль крепко держала.

– А и то! – Сеня бодро почесал за ухом. – Слушай, правда, побегу я к Володьке!

Он поспешил к калитке, на ходу запахивая пиджак.

– Ты уж извини, взбаламутил тебя попусту, у тебя своё, а я тут своё…

Калитка хлопнула.

– Семён, – позвала я в темноту, – а ты Зинке-то про печь сказал?

– Да ты что?! – Шаги стихли. – Я и домой-то идти побоялся, сразу к тебе. Только ты не выдавай, а?

И он бодро зашуршал по траве в сторону дяди-Володиной избы.

* * *

На столе, покрытом клеёнкой, стоял пузатенький графин с тонкой шейкой и аккуратной газетной затычкой. Полграфина заполняла мутная жидкость.

Тут же была миска с двумя большими солёными огурцами и укропными палками, толстая захватанная солонка, ломоть хлеба, сиреневые зубчики чеснока. На пустых тарелках, с краешку, лежали полоски картофельных шкурок. Дядя Володя с Семёном уже поужинали.

– Ну, Христом Богом тебя прошу, отошли ты Зинку обратно в магазин! Ну сил ведь уж никаких нет, дядь Володь… А?

Семён, опершись локтями о стол и уронив голову в ладони, грустными глазами глядел на шурина. Тот молча слушал.