Хорошие люди. Повествование в портретах

«Уеду, а тут спокойно так всё будет, – подумалось мне, – будут бабы вечерами собираться, вдоль по улице прогуливаться, судачить. Сидеть вот так на скамейке, просто глядя на овраг, на красное солнце, скатывающееся за эти чёрные, острые треугольники елей. А меня тут не будет…»

Я подошла к Нюке, тоже присела. Хоть теперь посижу-погляжу, напоследок.

– Вот знаешь, Насть, как чудно бывает, – заговорила Нюка, – я же, почитай, всю жизнь тут живу, кажный день туда-сюда хожу. А ёлки эти, – она кивнула на овраг, – ёлки эти, вот всё не привыкну я к ним. Кажный раз смотрю, будто и не видала. Странные они, всегда новые. Вот и сейчас села и удивляюсь на них. Потому и застряла, что задумалась. То чёрные они, то вот как нонче – серебряные. А бывает, что зимой, под вечер, синие они совсем.

Помолчали.

– А ещё что интересно… – проговорила она и стихла, задумалась. – …Интересно-то вот: смотрю на них, а всё мне кажется, что за ними – разное. То там тайга без краю, то обрыв над озером, то избушка чья-то. А какое там озеро?.. Знаю же, что дачи стоят, и ничего такого. А всё равно видится. Собралась уже?

– Собралась.

– А я вот тоже который день с силами собираюсь. Мне бы к Жене, к мужу, на кладбище сходить, в Аносино. Мне, старой, это – цельное дело. За реку уж не побегаешь… Мост-то как, подвесной – в порядке он?

– Да нормально.

– Ох, сколько я по тому мосту… – вздохнула она. – Сколько туда-сюда находилась в молодости. Женя, он же ихний, аносинский. Да-да, оттуда родом. Он в тамошнем колхозе первым трактористом был. А как заженихались мы с ним – такая кутерьма пошла! Я на совхозной ферме, как на военной службе состояла, ещё бы – ветеринар. У нас же старше фельдшера до меня не водилось. Так Митрий Алексеич, председатель, в строгости всех нас, обученных, держал. Агроном там или инженер… У них с аносинским председателем вечные распри были из-за людей, из-за кадров то есть. Вот и вышло, что тот Женьку не отпускает, а наш – меня держит. И слушать не хотел про свадьбу. Орал на меня: «Ты, Нюрка, ты не устраивай мне тут перетурбацию! Ты поимей в виду, я тебя в Аносино не отдам! Как хошь оборачивайся, но чтоб жили вы тут, и точка». Вот и ходили встречаться, то он – сюда, то я – туда, за реку. Всё по мосту бегали.

– Так и не отпустил?

– Не-е. Не отпустил. Но мы как придумали? Мы Женю моего на Маруську выменяли.

– Как это?

– А очень просто: Маруся у нас ударницей-трактористкой была, её фотографию даже в газете пропечатывали, ещё бы – девушка-тракторист! А жених её – он аносинский. Вот мы двумя-то парами и сговорились, она, значит, в Аносино переберётся, заместо Женьки, а он – на её трактор, сюда. Тот-то председатель её с руками отхватил. А нашего, ну, уломали. Ему, конечно, тоже лестно было такую девушку передовую в своём хозяйстве иметь. Добрый мужик был Митрий Алексеевич наш, о людях своих всё же думал. Он нам на свадьбу такой подарок от совхоза организовал! Брёвна еловые, тёсанные уже.

– Брёвна?

– Брёвна, да ещё какие! У нас же, знаешь, изба-то широкая, сруб в семь метров. Таких брёвен ещё и поискать. А тогда мы и старые какие поменяли, и второй этаж подняли. Дом – вон какой дом… Видишь…

Тут Нюка вдруг замолчала, глядя перед собой, в траву.

Потом, будто стряхнув какую-то мысль, опомнившись, покачала головой, встала.

– Пойду я. Дел ещё много. Мы простились.

* * *

Октябрьские дни тихи и послушны ходу времён. Всё короче они, всё пустее воздух. И деревня утихла, отшумев трудами. Всё собрали, уложили, укрыли, приготовились к зимнему строгому покою и сами успокоились. Неторопливо ходят теперь, листья сгребают или так стоят, опершись на грабли, вдыхая то осенний дух листвы, то прозрачный холодный запах полей. Беседуют у забора.

Живут под октябрьским просторным небом люди. А небо и впрямь просторно, летают по нему только те, кто здесь остался, зимовать.

Нюка возвращалась от реки. Сходила она в Аносино, прибрала мужнину могилу. Теперь вот назад шла, в деревню.

«И ничего не далеко… И не устала совсем», – думала она, шагая вдоль края поля по наезженной, плотно утрамбованной дороге. Идти было легко. Она глядела под ноги, где иногда светлели в рыжей земле соломинки, колючие колоски, следы убранного хлеба. Редко и тонко перекликались в придорожных ивах какие-то осенние птички, так знобко и отрывисто, будто стеснялись уже шуметь. Нюка приостановилась, оглянулась.

За полем лежали вдоль петляющей реки заливные луга, снова заросшие после летнего сенокоса густой травой, которая теперь уже полегла, выбеленная ветрами и дождями.

«Совсем белая трава… И река, медленно как…» – рассеянно плыли мысли в голове.

Над нею, в небе, появился гул самолёта, мерный, глуховатый.

«Старый, с пропеллером», – решила Нюка и задрала голову, ища его среди округлых, низких облаков. Звук плавал в пространстве, и было неясно, где этот маленький самолёт, за каким облаком. Понемногу шум стал удаляться, и она потянулась за ним взглядом, туда, к горизонту.

По краю земли, вдали, чернела чуть притуманенная осенней дымкой гребёнка елей. Ближе стоял березняк, ещё жёлтый по верхушкам, но уже обтрёпанный снизу.