Хорошие люди. Повествование в портретах

В последние советские годы слыли те веснушчатые подростки деревенской бедой, вороватой командой. Отец их был потомственный пастух. Только стадо в деревне перевелось, а отец без работы быстро спился и помер. Но деревенские так и звали всю семью – Пастухи.

Детей растила Люся. Сухая и злобная, с раскосыми глазами, с тонким ртом в циничной ухмылке. Всегда в косынке, повязанной по лбу, над ушами и с узлом на боку. Даже бабы Пастушихи сторонились, не лезли в склоку, закидает же.

Братья-близнецы были смешные, толстые, как два круглых пузыря. Совсем уж одинаковые, с круглыми же бритыми головами. При такой округлости ноги и руки у них оставались как-то не заметны. Но успевали многое.

Например, украсть комбайн. Угонял-то его Митька, Лёха, тот всегда на стрёме стоял. Он вообще был потише. А Митька – придумщик, только чудной. Воровал он лихо, но никогда не прятал ворованное.

Вот и тогда к самому своему дому комбайн подогнал.

Оба пацана переминались у подножия огромного агрегата. А мать, уперев руки в бока, вставляла нагоняй:

– Украл он! Ты его куда денешь-то? Он тебе что, иголка? Ты его где прятать будешь?

Вопрос был практичный, по существу. Толстяки, синхронно задрав круглые головы, оглядывались на гигантскую машину. Высоко над деревней торчал его красный раструб.

– Да, вот куда его прятать? – повторяла за матерью звонкая Райка. Она стояла позади Люси, маленькая, босая, с двумя огненными косичками и в короткой плиссированной юбчонке. И точно копировала мамину позу, руки в боки.

– Я под горой хотел… – гундел Митька.

– В ольшанике… – поддакивал Лёшка.

– Так сюда зачем припёрли, к дому-то?

– Нам есть захотелось…

С неожиданной быстротой толстякам влетало два звонких подзатыльника. Из-за заборов уже осторожно поглядывали соседи.

Женская половина семьи уходила с улицы. Следом брели круглые близнецы. С участка ещё слышалось:

– Ну и бросили бы в ольшанике… Потом хоть на запчасти…

У калитки стоял ненужный теперь, засвеченный комбайн.

Забрали его после назад, в совхоз. Милиция относилась к Пастухам терпеливо. Тогда обошлось.

Пастухи воровали и по деревне. Яблоки, лопаты, велосипеды… Даже штакетник с задов соседских участков. Деревенские бросили уж разбираться в этих историях. Всё запутывало невыносимое, полное сходство толстых братьев. Замечали одного рыжего, какого-то ловили, он, выпучив глаза, валил на другого:

– Да Лёха это. Я, вон, на речке был с пацанами. Спросите у них.

Выяснялось, что да, был. Искали Лёху. Находили. Но потом оказывалось, что этот, найденный, как раз Митька. И он-то был на речке. Получалось, что воровал Лёха, то есть тот, первый, который уже слинял теперь. Лёха и есть вор, кажется. Если он Лёха, конечно.

Пока разбирались, являлась Пастушиха с Райкой под боком. Поднимался крик. Проще было плюнуть.

Вся деятельность Пастухов не приносила им никакого достатка. То есть какой-то приносила, но зыбкий. Казалось, что вечный сквозняк уносит от них всё. Выпал из этой семьи стержень. Может, отец был тем крепежом. Говорили, что жили они раньше справно, пока Пастух был, пока стадо. А теперь вроде и дом не развалюха, а так как-то, попристроено, подлатано, что-то на участке свалено, рубероидом прикрыто, может, ворованное, да так и лежит годами. Брезговала деревня таким житьём.

Но к самим толстым близнецам всё же было отношение потеплее. Деревенских трогала их слитность, бесшабашная завиральная защита. Хотя братья безбожно валили друг на друга вину, но выходило, что так они и загораживали один другого. Такую выручку уважали. И милиционеров это располагало. А с ними Пастухам встречаться пришлось.

* * *

Выросли пацаны в двух дюжих парней. Выросли и их дела. Обоих неодолимо притягивало к тому, на чём можно гонять. И они принялись за мотоциклы. Угоняли, катались по округе, Митька за рулём, Лёха сзади, еле обхватив круглого брата руками. Толстые оба такие, что и мотоцикл под ними только немного видно. Некоторая техника не выдерживала, ломалась.

Какие мотоциклы бросали, накатавшись, в придорожной канаве, какие разбирали на запчасти и сбывали.

Погорел Митька на знатном деле. Он угнал новенький зелёный мотоцикл с коляской от самого отделения милиции. Прямо со стоянки у входа увёл он милицейский мотоцикл.

И не устоял, прикатил на том мотоцикле в деревню. Думается, Митька настолько гордился самим фактом такой кражи, что просто не смог удержаться, так хотелось хвастануть перед всеми.

Мотоцикл стоял у калитки, а из открытого окна долетал бравый подвыпивший голос:

– А чё? У них там аж три таких коня стоят. Обомнутся, правда, Лёх?

Однако милиционеры не обмялись. Потому что это было уже через край. Технику нашли в тот же день, никто и не сомневался, где искать. Дело открыли.

Вышло так, что предстояло Митьке присесть на три года. И надо же было тому случиться, что забирать его на отсидку приехали милиционеры в их с Лёхой день рождения, третьего августа.

А Митька предполагал. Готовился. Оповестил всю деревню, мол, двадцатилетие справлять будем, попрощаться с народом желаю перед отбытием.